Феликс Кузнецов - ПУБЛИЦИСТЫ 1860-х ГОДОВ

«Историческое отщепенство» начинается красочным описанием трагических фигур протестантов древней Римской империи, стоиков, «быть может, не умевших жить, но зато умевших умирать». «Не имея… идеала впереди себя, не видя, откуда могло бы прийти спасение, отчаявшись в человечестве, они смело решались на удаление от жизни и часто доводили это решение до крайних его последствий — до самоубийства». С глубоким уважением говорится в книге об этих «железных, сильных людях», «твердых, непоколебимых гражданах», которых «не мог сломить деспотизм или коснуться растление общества». И все-таки, по мнению автора, эти «строгие, величественные, грустные фигуры» еще не были «истинными отщепенцами» в силу ограниченности и безысходности их гражданского протеста.

В следующей главе книги с революционных позиций переосмысляется движение раннего христианства как народного протеста против мира насилия и лихоимства. Глава «Секты» рисует торжество христианства, явившееся вместе с тем полным отрицанием самого себя: «…Крест победил, а все остается по-прежнему. Христианство не принесло рабам свободы, угнетенным спасения, ограбленным избавления, голодающим хлеба… Те, которые ждали себе спасения от новой религии, почувствовали это противоречие и разлад слов с делами».

В книге дается глубокая характеристика этого «разлада слов с делами», столь характерного для церкви, история преступлений церкви перед людьми и человечностью, история революционного протеста против церкви и общества, развивающегося поначалу на религиозной основе. «В церкви была в то время сосредоточена вся духовная жизнь общества… Вот почему протест против нового мира вышел из церкви и прежде всего обратился против нее», — утверждают авторы книги. Они понимают, что, несмотря на религиозные формы, этот протест был прежде всего социальным. Он начинался и выявлялся часто в форме чисто богословских споров, но эти споры нередко скрывали за собой разногласия куда более существенные. «Ведь… и нам самим, — говорится в книге, — приходится во многом поступать точно так же. Сектаторы обвиняли католицизм в искажении христианства, и спор, сущность которого состояла в социальных вопросах, нередко вращался около догматов и сводился к богословским тонкостям. Но разве не то же самое все новейшие ученые препирательства, происходящие в области философии, права, естествознания?»

Эта историческая аналогия использована в конце для того, чтобы объяснить читателям истинный смысл тех научных споров вокруг проблем естествознания и философии, которые велись на страницах «Русского слова» и других органов демократии шестидесятых годов: «Спорить о происхождении видов! Каково варварство, какая гнусность! с деланным возмущением восклицает автор, в данном случае, по-видимому, Зайцев. — Разве деспот низвергнут, разве лихоимец наказан, разве голодный накормлен, разве уничтожена эксплуатация, обуздано насилие и грабеж, дарована свобода? Разве все эти кровавые, жгучие, смертельные вопросы, осаждающие всех и каждого от зари до зари, всякий день, всюду и во всем, разрешены и удовлетворены?…»

Конечно же, нет, отвечает он. Но часто эти вопросы, столь незначительные на первый взгляд среди общего плача и скрежета зубовного, только прикрывают собой вопросы более жизненные. От того-то споры о них ведутся с таким одушевлением, с таким жаром, с таким фанатизмом. Ведь и «в XVIII веке споры шли на всех бесчисленных пунктах знания и религии, и велись недаром: пришло, наконец, время, когда можно было начать делать дело, и тогда словесные препирательства стали неуместны», — раскрывает он подлинную подоплеку просветительской пропаганды шестидесятых годов. И книга, которую писали Соколов и Зайцев, отнюдь не была отвлеченным историческим трактатом, она вся подчинена конкретной революционной цели: подготовке того времени, когда и в России можно будет «начать делать дело».

Внимание авторов «Отщепенцев» привлекают в первую очередь те страницы истории, где вполне выявился социальный протест народных масс.

В работе «Людвиг Фейербах и конец классической немецкой философии» Ф. Энгельс писал, что в средние века, когда религия вбирала в себя формы идеологии, «всякое общественное и политическое движение вынуждено было принимать теологическую форму. Чувства масс вскормлены были исключительно религиозной пищей; поэтому, чтобы вызвать бурное движение, необходимо было собственные интересы этих масс представлять им в религиозной одежде. И подобно тому, как бюргерство с самого начала создало себе придаток в виде не принадлежавших ни к какому определенному сословию, неимущих городских плебеев, поденщиков и всякого рода прислуги — предшественников позднейшего пролетариата, — так и религиозная ересь уже очень рано разделилась на два вида: бюргерско-умеренный и плебейски-революционный, ненавистный даже и бюргерским еретикам».

В «Отщепенцах» подробно рассказывается именно о плебейски-революционном виде ереси, том самом, где «под видом богословского догматического разногласия идет борьба бедняка против богатого, честного против подлого, угнетенного против деспота». Центром «исторического отщепенства» в книге представлены гуситы и движенце Томаса Мюнцера, «последнее великое проявление борьбы в религиозном духе». Особое внимание уделяется плебейски-революционному движению крестьян, руководимых Томасом Мюнцером. «Сектаторы погибали на кострах и виселицах не потому, что не соглашались с церковью в том или другом догмате, а потому что… были врагами старого общественного порядка, противниками не церкви, а государства и социальных условий».

В представлении авторов книги Мюнцер — «последний сектатор и первый социальный демократ новой истории», «предшественник революционеров XVIII и социалистов XIX века». В книге подробно описаны его судьба, обстоятельства пленения и казни крестьянского вождя, приведена его предсмертная речь, особенно испугавшая цензуру. И хотя Мюнцер погиб и после его смерти «по было более религиозных революционеров, отщепенцев во имя Евангелья», он «подает свою доблестную руку, руку, ниспровергавшую алтарь и митру, ряду других отщепенцев, в которых живет вечная, бессмертная идея и которые продолжают протест во имя свободы, равенства и братства, против насилия и лихоимства. Сектаторокий религиозный дух умер, конечно, по идея, жившая в нем, осталась живая и только переменила знамя!..Философия заменила религию, наука — предание».

В «Отщепенцах» дана не только история борьбы «евангельских» революционеров-сектаторов, но и прослежен драматический процесс угасания христианской веры, самоотрицания ее. «Как пропадают верования» так называется следующая глава его книги, посвященная судьбе христианской религии. Приведем выдержки из этой главы, дабы дать возможность почувствовать пафос книги. Итак: