Николай Иванов - Воспоминания театрального антрепренера

Скачок от тяжелой, глубоко-нравственной драмы к легкомысленной оперетке, был так нерасчитанно резок, что в истории нашего театра он останется навсегда темным пятном. Оперетка не привилась и не могла, разумеется, привиться, но она произвела такую удручающую пертурбацию в искусстве, смывать которую придется веком, а не годами…

— Василий Николаевич Андреев, впоследствии известный артист Андреев-Бурлак, после опереточной роли Стикса, исполнил, и очень недурно для начинающего, Осипа в «Ревизоре» и Подколесина в «Женитьбе». Попытки его на театральных подмостках оказались удачными на столько, что он решился посвятить себя сцене, предварительно отказавшись от капитанства на волжских пароходах, каковая должность давала ему довольно приличное вознаграждение. У меня же он удовольствовался сорокарублевым содержанием и прослужил до конца сезона. Там образом, первые шаги по сцене Бурлак сделал у меня в самое непродолжительное время составил себе видную репутацию талантливейшего актера.

— Во время моего первого знакомства с ним, он был очень молод, здоров, румян и жизнерадостен. Помнится, не пил и даже не курил. Судя по внешнему виду, он должен был быть долговечным, но на самом деле случилось иначе. Спознавшись с актерством, с их бесшабашным житьем, легкомысленным нравом, он предался сокрушительной рюмочке, постепенно разрушавшей его организм. Не имея твердого характера, трудно удержаться, будучи в актерском звании, от соблазна выпить или «для храбрости», или «с горя», — актеры на этот счет безудержный народ. А Василий Николаевич обладал характером слабым, податливым и даже подражательным, почему его тяготение к вину становится понятным.

— Я встречался с ним неоднократно после Симбирска, и каждый раз он более и более вытеснял из моей памяти образ того юноши, который возбуждал зависть своим необыкновенно цветущим здоровьем. В какие-нибудь десять лет он изменился до неузнаваемости: обрюзг, постарел, с вечной болезненной миной на физиономии. Последний раз я виделся с ним в Риге. Он приезжал ко мне на гастроли. Тут уж он совсем выглядел не хорошо: вечно-усталый, бессильный, с непрерывной одышкой, раздражительный. Я участливо осведомился о его здоровье.

— Я здоров, — ответил он мне, — но так как-то за последнее время немного расхлябался… Вот брошу все гнусные привычки — и опять человеком стану…

— Читал он в Риге «Записки сумасшедшего» и «Рассказ Мармеладова». Обе эти вещи произвели глубокое впечатление на зрителей.

Провинциальные актеры великие мастера на всевозможного рода проделки. «В жизни» они на амплуа не делятся, — все они «безбожные» комики. Понятия о преклонности лет, а следовательно о степенности и серьезности, у них довольно-таки смутные: седые волосы не удерживают их от мальчишеских выходок. Куролесить, шалить, проказить, иногда даже злонамеренно, врожденная актерская страсть, слишком резко бросающаяся в глаза людям непричастным к театру. Кажется, нет такого города, в котором артистическая семья не оставила бы о себе несколько десятков анекдотов, преисполненных либо неодолимою глупостью, или неблаговидным остроумием. Из этих-то анекдотов и вытекает нелестное мнение и несимпатичное суждение публики о жрецах высокого искусства. Провинциальная публика так вооружена против актеров, что нигде, можно сказать положительно нигде, нет ровно никакого доверия к этим свободным художникам, долженствовавшим бы являться светлым лучом в полутемном царстве русских захолустий. Публика смотрит на актеров с двух точек зрения: с одной — как на уличных мальчишек, способных когда угодно накаверзничать без всякой надобности, с другой — как на жуликов, способных посягнуть на карман ближнего без зазрения совести. Последнее было бы обидно и несправедливо, если бы в свою семью господа артисты не принимали предосудительных личностей, пользующихся простотою закулисных отношений и пускающихся на слишком не красивые проделки под видом шалости, так свойственной игривой актерской натуре. А таких личностей в театральной сфере в данное время масса, от них настоящим актерам, кажется, уже никогда не отбиться. Что этих людей ведет на сцену? Разумеется, уж не любовь к искусству. Что же? — Странное общественное положение актера, постоянно бездельничающего, вечно балаганничающего, на которого все смотрят, хотя и не доверчиво, но за то уж чересчур снисходительно, («ну его, мол, к черту? Что с него взять? Связываться с ним не стоит, и так-то он Богом убитый человек»…) [5] А что мнение посторонних об актере именно таково, т.е. самое жалкое, существует анекдот, переходящий в нашей актерской линии из поколения в поколение, который, как говорят, есть действительный факт, случившийся много лет тому назад. Мимо какого-то провинциального театра гнали партию арестантов в Сибирь. У театрального подъезда стояли актеры и с соболезнованием смотрели на несчастных переселенцев. Вдруг один из арестантов, молодой парень, обращается к своему соседу, пожилому преступнику и говорит: — Смотри-ка, смотри!.. Ха-ха-ха!.. Актеры стоят… Тот его вразумительно остановил: — Чаво, дурак, смеешься? Погоди! Може сам хуже будешь… Какая злая ирония? .

Это не положительное положение (извиняюсь за невольный каламбур), как хотите, очень удобно для многих, занимающихся не совсем симпатичными делишками. Вот они и полезли на сцену. А как легко нынче, при поголовной бездарности и при невежественном отношении к искусству, сделаться актером! — Только имей некоторый запас нахальства! Решительно ничего нет легче нынешних условий актерства, потому что теперь на сцену принимается всякий, без разбора, и к нему не предъявляются никакие требования относительно его предварительной подготовки, а тем более — ума, образования, воспитания, происхождения и даже паспорта. На счет паспорта в провинции очень не строго: есть — хорошо, нет — тоже хорошо. Полицию обойти никогда не трудно, всегда ее сбить можно благодаря тому, что на афишах проставляются вымышленные фамилии. Этому у меня есть прекрасный пример: некая актриса в продолжение восьми лет путешествовала по России без всяких бумаг о личности, и муж ее, от которого она сбежала, все время не имея о ней никаких сведений, с похвальным усердием каждый праздник подавал в церковь записочку «за упокой ее души».

Нехорошие личности появились за кулисами по вине самих актеров, никогда не умевших жить тесным кружком, в мире да согласии, а главное — не умевших быть людьми серьезными, заслуживающими уважения. Их, хотя и невинные, проделки старого времени привлекли внимание людей чрезвычайно неодобрительного свойства, позорящих и без того-то неважное актерское звание. Я крепко держусь того мнения, что все неурядицы, все пошлости жизни провинциальных лицедеев, образуются именно из того, что представители сцены слишком много фиглярничают и на подмостках, и в жизни, и не умеют поставить себя на тот благородно возвышенный базис, на котором бы им подобало стоять.