Дарья Леонова - Воспоминания артистки императорских театров Д.М. Леоновой

Могу привести здесь мнение Глинки о некоторых композиторах.

Даргомыжский, по его мнению, имел большой дар к комизму, и Глинка советовал ему выбрать какой-нибудь комический сюжет для оперы. Но Даргомыжский не согласен был с его мнением и даже обижался.

У Глинки бывал Вильбоа, который отдавал многие свои сочинения под его редакцию. Из романса М. И. Глинки «Уймитесь волнения страсти» Вильбоа сделал дуэт и напечатал его без просмотра М.И. Когда М.И. проиграл этот дуэт на фортепиано, то положительно пришел в негодование и сказал ему резко: «Разве может быть у меня такое соединение, какое вы сделали». М.И. был так раздражен, что тут же сгоряча просил Вильбоа не бывать больше у него. Я упоминаю об этом факте для того, чтобы музыканты могли себе объяснить то, что найдут в этом дуэте несообразного с духом М.И. Глинки.

Во время последнего пребывания М.И. в Петербурге, приехал из-за границы В.Н. Кашперов. М.И. необыкновенно симпатично относился к нему. Представляя его мне, назвал его своим другом и говорил, что в будущем возлагает большие надежды на него. (Кашперов ставит в настоящее время оперу свою «Тарас Бульба»).

Все почему-то были уверены, что я имею большие средства. Но средства мои были настолько ограничены, что я, работая целый сезон, должна была всякий год, на летние месяцы, отправляться куда-нибудь в путешествие, чаще всего по Волге, тогда как у меня была уже в то время собственная дача в Ораниенбауме, где я с удовольствием отдохнула бы летом, если б могла избежать этих экскурсий. Но без них я не могла бы существовать. Содержание артистов было скудное. Как сказано выше, в первый год я получала всего 300 руб.; потом жалованье мое удвоили, а через три года я, кроме 600 руб. в год, получала 5 руб. разовых. Когда же я стала совершенно необходима для оперы, жалованье мое дошло до 1140 руб. в год и поспектакльную плату мне назначили 15 руб. Другого контральто между тем не являлось и я работала одна.

Прослужив таким образом 12 лет и вынужденная, кроме службы, прибегать каждое лето к путешествиям, я решилась воспользоваться, по совету моих друзей, удобным для меня моментом и потребовать сумму, которая могла бы поправить меня в материальном отношении. Я уже сказала, что другого хорошего контральто не было. Случилось так, что контракт мой кончался накануне открытия Мариинского театра после пожара. Пользуясь таким счастливым для меня совпадением, я предложила следующие условия нового контракта: жалованья по-прежнему 1140 руб., поспектакльной платы 50 руб. и 2000 рублей за бенефис. Последнее условие главным образом для того, чтобы гарантировать себя от тех неприятностей, которые каждый год приходилось встречать при бенефисе. Не могу выразить с какими ужасными трудностями добилась я заключения этого контракта и достигла я этого только благодаря удобному моменту, о котором упоминала выше. Никогда не дали бы мне этой цифры по контракту, если б я не объявила решительно, что буду играть на открытии театра в таком только случае, если мне пришлют накануне подписанным контракт мною предложенный. Волей — неволей дирекции пришлось принять мои условия, потому что открытие театра должно было произойти в присутствии высочайшей фамилии, а заменить меня не мог никто. Подписанный контракт прислан был мне накануне этого спектакля в 10 часов вечера. До минуты получения этого документа я была в тревожном состоянии; для меня решался вопрос: быть или не быть.

Контракт заключен был на три года и хотя в нем был пункт, что по прошествии каждого года контракт по обоюдному соглашению может быть нарушен, я была совершенно спокойна, рассчитывая на этом окладе дослужить до пенсии, так как с основания театров не было примера, чтобы отнимали у артиста то, что раз ему уже дали. Со мной же вышло не так.

По прошествии трех лет контракт возобновили, несмотря на тщательное старание Федорова найти в течение первых трех лет другое контральто. Его не находилось и пришлось возобновить volens-nolens контракт со мной. Через год после его возобновления, директор Гедеонов, сын прежнего директора, присылает за мной и объявляет мне, что у меня отнимается половина моего содержания, т.е. так как я получала около 6000 руб. в год, то с этого времени буду получать всего 3000 рублей. Говоря это, директор прибавил: «Если угодно вам продолжать службу, то можете только на этих условиях, иначе вы нам не нужны». Такое предложение ошеломило меня. Я спрашиваю, как же так я не нужна, когда все оперы идут со мной. Тогда директор объяснил мне, что на ту сумму, которая у меня отнимается, ангажирована Сульянова, также контральто, и что так как она разделит мой труд, то и будет получать половину моего содержания. Сульянова не пела еще ни на одной сцене и я выразила свое мнение директору, что совершенно немыслимо, чтобы только что начинающая певица могла исполнять мои роли. Но что я ни говорила, ничто не могло изменить дела; как видно, решено было отнять у меня половину содержания. Я принуждена была согласиться, потому что до пенсии моей оставалось четыре года. Прослужив 16 лет, я поступила бы необдуманно, если б оставила службу, приняв слишком к сердцу эту новую обиду. Конечно, Федоров, зная мой характер, рассчитывал, что я не снесу такой несправедливости и выйду в отставку. Но я тут же сказала директору: «В вашей воле не дать мне даже ничего, а я все — таки должна служить, иначе зачем же я подарю вам мою службу, которая через четыре года даст мне пенсию».

Между тем Сульянова выступила в «Русалке» и тем ограничилась, так как совершенно не могла исполнять предназначенных ей ролей.

В то же время Федоров подсылал ко мне своего секретаря, который самым дружелюбным образом, как бы желая мне добра, спросил меня, не хочу ли я получить всю пенсию тотчас же. Я конечно готова была согласиться. Тогда он подал мне заранее написанное им для меня прошение об отставке, которое оставалось только подписать, и говорит: «Через несколько дней вы получите полную пенсию». Прошение это я не подписала, потому что, прочтя его, увидела, что это была ни более ни менее как ловушка: в прошении говорилось, что я, представляя свидетельство от доктора, прошу отставки по болезни и в таком смысле, что, получив по такому прошению отставку, я не могла уже более надеяться появиться где бы то ни было на сцене.