Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

Помнится мне, как в какой-то раздирательной драме или трагедии Милославскому надлежало умереть. Он и умер, грохнувшись на пол, но так не рассчитано, что пришелся как раз под декорацией, которою следовало сделать чистую перемену [8] Чистая перемена — моментальная, без антракта и на глазах публики, перемена декорации. .

— Николай Карлович, — шепнул ему из-за кулис его помощник, — занавес нужно спустить…

— Почему? — так же тихо, незаметно для публики, спросил Милославский.

— Вы под чистой переменой лежите.

— Пустяки! — сказал он и, к изумленно публики, воскрес, встал, спокойно перешел на другое место и снова умер, крикнув за кулисы: «давай».

Николай Карлович был неуживчив, характером обладал беспокойным, так что имел много врагов и окружал себя вечными неприятностями. С Петровским у него бывали частые недоразумения, проходившие почти бесследно, но однажды вышла у них такая жестокая ссора, что Петровский наотрез отказался от дальнейших услуг Милославского. Не дослужив сезона, Николай Карлович отправился в Москву. Его режиссерские обязанности были временно поручены одному из актеров. На другой сезон Петровский взял к себе режиссером актера Дмитриева, которого и послал в Москву пополнять труппу.

— Кого знаешь, бери, — вместо напутственного слова сказал ему Петровский, — но только с Милославским не свяжись. Даром служить пойдет — не бери…

Приезжает Дмитриев в Москву, заключил несколько контрактов с актерами и перед самым отъездом встречается с Николаем Карловичем.

— Что делаешь в Москве?— спросил он Дмитриева.

— Для Харькова труппу набираю…

— А! Так это тебя прислал Петровский.

— Меня.

— Ну, так ты-то мне и нужен…

— Не в Харьков ли хочешь? Тю-тю!.. Дмитрий Яковлевич не велел мне ни под каким видом с тобой возжаться…

— Дурак ты, как я погляжу! Как же не велел, если он мне сегодня телеграмму прислал, чтобы я разыскал его поверенного и покончил с ним…

— Врешь!

— Поедем ко мне, и я тебе покажу ее…

— Сейчас не могу, а к вечеру буду. Ожидай!

— Хорошо! Кстати и контракт с собой прихвати.

Милославский вручил ему свой адрес, а сам отправился домой и написал на старой телеграфной бланке себе приглашение от имени Петровского. Когда вечером явился к нему Дмитриев, Милославский вручил ему депешу; тот наивно поверил ей, вынул из кармана контракт и подписал его,

— Удивительно! — сказал Дмитриев, заключив с Николаем Карловичем условие. — Перед отъездом уж как мне строго наказывал директор, чтобы я тебя остерегался, а теперь вдруг сам с тобой в переписку вступил.

— Есть много, друг Горащо, на свете необъяснимого, — ответил Милославский словами Гамлета.

Через несколько дней двинулись из Москвы в Харьков новые актеры во главе с Дмитриевым и Милославским.

Петровский, встречая в Харькове, у городской заставы, труппу, натыкается на первого Милославского. С ним делается чуть не удар.

— Вот и я!— весело заявил ему Николай Карлович. — Хоть вы и не велели меня брать, но я, все-таки, из сострадания к вам приехал, потому что Харьковский театр без Милославского существовать не может…

Нечего было делать, помирились враги, и остался Николай Карлович служить у Петровского.

В 1854 году, в городе Чугуеве (уездном, Харьковской губернии) был назначен сбор войска. Дмитрий Яковлевич воспользовался этим и выхлопотал себе манеж, в котором устроил сцену и очень вместительный партер. На это время мы покинули Харьков и поселились в Чугуеве. Спектакли были часты и удостаивали их своим посещением великие князья Николай Николаевич и Михаил Николаевич.

В Чугуев приглашена была Петровским на гастроли Надежда Васильевна Самойлова, сделавшаяся в самое короткое время такою любимицею публики, что на спектакли с ее участием не хватало билетов.

После представления водевиля «Бедовая девушка», в котором я играл вместе с Самойловой, их высочества очень лестно отозвались обо мне, а на другой день прислали в театр два ценных подарка: Надежде Васильевне— бриллиантовые серьги, а мне— бриллиантовый перстень. Кроме этого, приказали спросить меня, не желаю ли я поступить на сцену Александринского театра. Я, разумеется, с необъяснимою радостью ответил утвердительно…

Войска разошлись. Мы перебрались в Харьков, вместе с нами и Самойлова для продолжения гастролей. В Харькове ее успех был тоже огромный…

Из пребывания Надежды Васильевны в Харькове помнится мне один анекдот. Шла «Дочь Второго Полка», ансамбль был изумительный, роли распределены были превосходно, словом, прошла пьеса, как говорится, «на ура!». Губернатор велел Петровскому изъявить благодарность всем участвовавшим, что исполнить тот и не замедлил по отношении к солистам. Небольшой актер Кучеров, принимавший участие в хоре, подходит к директору и обиженным голосом говорить:

— Дмитрий Яковлевич, а нам-то что же вы ничего не скажете? Ведь мы тоже пахали…

— Нет, вы орали, — соткровенничал Петровский при дружном хохоте окружающих.

В это же время прибыль в Харьков мой старый сослуживец по Александринскому театру, Прохоров, спившийся, оборвавшийся, совершенно опустившийся. Общими усилиями стали помогать ему опериться, но, увы! с ним ничего нельзя было поделать. Петровский принял его к себе в труппу, но он недолго продержался в ней, благодаря своей пагубной страсти, доводившей его до беспамятства. Любимым его занятием в пьяном виде сделалось кормление уличных собак. Накупит хлеба и раздает его частями собакам, которые постоянно окружали его стаями, стоило только показаться ему на улице. Долго ли он после этого жил и где умер, я не знаю, да и вряд ли кто другой знает. Так бесследно и погиб этот способный актер…

После Надежды Васильевны в Харьков приехал ее знаменитый брат Василий Васильевич Самойлов. Его успех сравнительно был слабее, но за то разовая плата превышала гонорар сестры: он получал сто рублей за каждый спектакль. После Самойлова, державшегося большим барином, приехал не менее его знаменитый Василий Игнатьевич Живокини, полнейший контраст Василия Васильевича. Простой, невзыскательный, обходительный, любезный…

Я только один раз видел Живокини рассерженным, но и то так, что он не позволил себе ничего оскорбительная по адресу его рассердившего, а ограничился одним тихим замечанием. Другой бы гастролер, будучи на его месте, такую бы бурю поднял, что всем бы не поздоровилось, всем бы наговорил массу неприятных истин и вообще каждому бы дал почувствовать, что он за персона. «Геркулес, а вы пигмеи; столичная знаменитость, а вы бродячие комедианты». Манера известная…

Вот единственное столкновение Живокини с актером на сцене. Карп Трофимович Соленик, о котором я упоминал выше в перечне харьковской труппы, обладая крупным дарованием и достойно считаясь провинциальною известностью, имел отвратительную привычку— не учить ролей. Бывало, прочтет он свою роль раз-другой и идет смело играть: он передавал ее своими словами, но так, что незнающий хорошо пьесы и не догадается об его импровизации, всегда верной типу, намеченному автором. Разумеется, этому значительно способствовало его солидное образование и богатые умственный способности. Его находчивость и остроумие на сцене заслуживали внимания и выделяли его из толпы актеров-зубрил. Не терпя пауз во время хода пьесы, Соленик в состоянии был говорить хоть час подряд, однако, не удаляясь от сути дела, пока его не перебьет действующее лицо. С одной стороны это не дурно, безостановочные разговоры придают живость действие, но с другой — очень скверно, мешает другим, лишая их возможности рельефнее оттенить свою роль, а в особенности тем, кто знает свои слова по пьесе наизусть, тех он просто сбивал.