Александр Алексеев - Воспоминания артиста императорских театров А.А. Алексеева

На репетиции водевиля «В тихом омуте черти водятся», в котором Живокини играл полковника Незацепина, а Соленик — Весельева, последний, по своему обыкновению, так разговорился, что Василий Игнатьевич замолчал совсем и с удивительным хладнокровием стал наблюдать за увлекшимся актером. Живокини прекомично сложил на груди руки крестом и долго смотрел в упор Соленику.

Наконец Карп Трофимович опомнился, перебил сам себя и спросил терпеливого гастролера:

— Что же вы не говорите, Василий Игнатьевич?

— Ожидаю, когда вы замолчите!

— Так нельзя-с!— сердито заметил Соленик.

— Чего это нельзя?

— Да заставлять меня одного все время разговаривать, глотка сохнет.

— Скажите, пожалуйста, откуда все эти рассуждения вы берете? Я много раз играл этот водевиль со Щепкиным и тот никогда ничего подобного не говорил, чего наговорили вы.

— Значить, он с пропусками играл, — не задумываясь, ответил Соленик, — а я по пьесе валяю.

— Помилуйте-с, в пьесе этого нет: я пьесу наизусть знаю…

— Нет, есть…

— А я вам говорю, нет!… Вот что: если вам угодно играть со мной, то потрудитесь роль выучить, в противном же случай передайте ее другому.

Присутствовавший тут же Петровский приостановил репетицию, отобрал от Соленика роль и передал ее Боброву.

— Ну, и слава Богу!— сказал Карп Трофимович, ни чуть не обидевшись этим обстоятельством. — А то бы на спектакле Живокини замучил бы меня своим упорным молчанием…

А вот еще образчик импровизаторской способности Соленика.

Шел водевиль «Зятюшка», в котором он играл заглавную роль. Есть сцена, когда он выходить усмирять рассвирепевшего извозчика, на котором приехала к нему теща. Возвращаясь обратно после объяснения, зятюшка появляется в помятом цилиндре.

— Что с вами, зятюшка? — спрашивает его по ходу пьесы теща, которую изображала комическая старуха Ладина.

— Маменька, — отвечает он ей, — не связывайтесь в другой раз с извозчиком: посмотрите, что он сделал с моей шляпой.

— Утешьтесь, зятюшка, я вам куплю новую шляпу, поярковую, — -следовало сказать Ладиной, а она переврала последнее слово и сказала «фаянсовую».

Публика разразилась страшным хохотом, бывшие на сцене— тоже, кроме Соленика, который как ни в чем не бывало, точно по пьесе, вышел на авансцену и прочел целый монолог на тему о «фаянсовой шляпе».

— А ведь маменька права, — сказал он, — что фаянсовая шляпа с успехом заменить цилиндр. Фаянсовая шляпа имеет массу преимуществ, и отчего на самом деле не изобретут таковой! Во-первых, она не боялась бы дождя, во-вторых, не требовала бы ремонту, в-третьих, всегда бы была чиста. Положим, ее хрупкость требовала бы большой осторожности, но это отлично, мы стали бы ее класть на безопасные места, и ее долговечность таким образом была бы гарантирована. Мы бы не ставили ее на стулья, как делаем с этими шляпами, на которые садятся и мнут, да и извозчики обходились бы с нами деликатнее: разбей-ка он на мне фаянсовую шляпу, я его, каналью, в квартал с поличным, ну, а с смятым цилиндром как его притянуть? Скажет: «таков и был». Чем я докажу его свежесть?.. Итак, маменька, закажите-ка на заводе мне фаянсовую шляпу, — я быстро введу ее во всеобщее употребление, и ваше имя мудрым изобретением будет прославлено; благодарные потомки воздвигнут вам памятники и монументы.

В это время все, что называется, «отхохотались», и водевиль пошел своим чередом.

Теперь о переходе моем на казенную сцену.

Прихожу обедать к Петровскому, у которого я бывал часто для «преферанса» (я был его любимым партнером), и застаю некоторых из наших театральных. Дмитрий Яковлевич увел меня в свой кабинет и таинственно сказал:

— К сегодняшнему спектаклю ты хорошенько приготовься.

— Что так?

— Тебя будет смотреть петербургское театральное начальство…

— Кто?.

— Управляющей конторой императорских театров Павел Михайлович Борщов… Мне бы, разумеется, не следовало тебе говорить об этом, ну, да Бог с тобой: я желаю тебе добра!

Тут уж было не до обеда. Поспешно отправился я домой и старательно подготовился к вечеру. Однако, при мысли, что меня будет смотреть такая важная особа, как Борщов, пользовавшийся расположением министра двора графа Адлерберга и поэтому имевший большую силу в театральном Мире, меня одолевала робость. Весь небольшой промежуток от обеда до спектакля мне казался вечностью, и я с нетерпением стал ожидать конца моим душевным терзаниям… Наконец, наступило время моего выхода в водевиле «Утка и стакан воды». Я почувствовал такой страх, о котором ранее и понятия не имел. Помню, как перед выходом на сцену перекрестился, как вышел, но как играл, не помню, я даже публики перед собой не видел, ощущая не вдалеке от себя грозного судью и решителя.

По окончании входит ко мне в уборную Петровский.

— Ступай, — говорит, — на сцену: его превосходительство тебя зовет.

Я вышел.

— Хочешь служить в императорском театре? — спросил меня Борщов, принимая важный и покровительственный тон и говоря прямо на «ты».

— Сочту за честь…

— Ну, еще бы!.. Приходи завтра ко мне часов в двенадцать. Я остановился в Петербургской гостинице.

На другой день он выдал мне 300 рублей подъемных и велел выезжать в столицу.

Распродал я лишнее свое имущество, сыграл прощальный

бенефис, нанял почтовый дилижанс и отправился по направлении к Петербургу.

В Москве я сделал себе трехдневный отдых. Все три вечера провел в драматическом театре. Подивился необычайно стройному ансамблю и сборищу талантов. Действительно было что посмотреть и было у кого поучиться. Хотя в те поры и Александринский театр мог щегольнуть кое-чем, но, все-таки, далеко ему было до Москвы.

Был на бенефисе П.М. Садовского и умилялся приему публики, радушно чествовавшей своего любимца. Шла пьеса Владыкина «Образованность». Этот бенефисный спектакль [9] 16-го ноября 1856г. мне памятен особенно тем, что в «Образованности» выступал первый раз в жизни И.Ф. Горбунов, в том же году поступивший на петербургскую сцену и занявший там одно из видных мест. В Александринском театре он дебютировал в «Ночном» (роль Вани) и в «Охотнике в рекруты» (роль Емельяна) — обе роли ему удались как нельзя лучше, но имя себе он сделал своими знаменитыми народными рассказами, оставшимися без подражания.

В уборной Прова Михайловича я познакомился с дебютантом.