Святослав Рыбас - Сталин

Кроме того, Сталин вообще избежал обсуждения конституции на пленуме, где соотношение сил было бы не в его пользу.

Накануне заседания редакционной комиссии, 2 декабря 1936 года, Сталин встретился в своем рабочем кабинете с большой группой ее членов и разговаривал с ними четыре (!) часа. Кроме того, на совещании присутствовали все члены Политбюро и трое кандидатов, а также Вышинский, Литвинов, Стецкий, Таль, Яковлев, Акулов. Стенограмма не велась, но можно представить все напряжение столь длительного разговора.

Четвертого декабря состоялся пленум ЦК. Проект конституции на нем не зачитывался и фактически не обсуждался. Были высказаны всего три формальных замечания. Всего три! В зале же сидели 123 человека.

После такого бессмысленного времяпрепровождения председательствовавший Молотов предложил проголосовать за проект. Проголосовали единогласно поднятием рук.

Пятого декабря на пленарном заседании делегаты принимали новый Основной закон. Председательствовал секретарь ЦК А. А. Андреев, входивший в сталинскую группу. Он читал весь текст, и по каждой статье шло открытое голосование. 146 раз делегаты дружно поднимали свои красные мандаты под строгим присмотром президиума.

Сталин добился своего. Отныне выборы были всеобщие, прямые, тайные, а избирательным правом обладали все. Теперь следовало провести не менее сложную операцию — обновить состав ЦК партии и партийное руководство на местах.

Только учитывая эту стоявшую перед кремлевским ядром задачу, можно понять, почему на пленуме 4 декабря в повестку был неожиданно включен доклад Ежова «О троцкистских и правых антисоветских организациях». Казалось, эта тема отвечала настроениям местных руководителей, требовавших усиления репрессий. Однако это только на первый взгляд. Ударным моментом ежовского выступления был обнародованный им метод раскрытия враждебных группировок. Бывших участников оппозиции, работавших в разных отраслях и регионах, он связал с их коллегами из непосредственного производственного окружения, а также с вышестоящими руководителями и подчиненными. Так создавались «шпионские и вредительские» организации. Метод Ежова был примитивен и универсален, применять его можно было повсеместно. Далее нарком внутренних дел поведал о следствии в отношении Пятакова, Сокольникова, Радека, Сосновского и других и обвинил по результатам очной ставки с Сокольниковым присутствующих на пленуме Бухарина и Рыкова.

Говоря о летнем решении Политбюро, призывавшем расправляться с «мерзавцами», он произнес грозную фразу: «Мне кажется, что эта директива имеет прямое отношение ко всем партийным организациям, ко всем членам партии».

И его поняли моментально. Почти все, кто выступал после, призывали безжалостно расправляться с троцкистами. Даже Бухарин захотел до конца «истреблять сволочь».

Эйхе говорил о «зверином лице» троцкистов и взывал: «Их нужно расстреливать! Товарищ Сталин, мы поступаем слишком мягко!»

Но Каганович, Молотов, Сталин говорили не столь радикально. (Напомним, что назавтра должны были утвердить новую конституцию.) К тому же Сталин, как видно, еще не знал, как сложится борьба, и предложил отложить решение о Бухарине и Рыкове до следующего пленума, а материалы текущего обсуждения вообще не публиковать.

Не исключено, что Бухарин, уже фактически отстраненный от работы в «Известиях», редакцию которых контролировал кремлевский идеолог Таль, еще не стал недругом лично для Сталина. Он был одним из авторов новой конституции, поэтому отдавать его на растерзание членам ЦК Сталин не хотел. А то, что они жаждали крови, у него не вызывало сомнений.

Так сошлись в одной точке три мощных вектора: необходимость вмонтировать через новую конституцию конкурентный принцип саморазвития общества; необходимость обновления кадров на местах; стремление региональных руководителей усилить репрессии против конкурентов.

К этому надо добавить «проблему Орджоникидзе». Фактический экономический диктатор СССР не понимал политики Сталина. В его представлении почти не существовало ни троцкистско-зиновьевских изменников, ни вредителей, ни шпионов. Он жил в мире строек и заводов, которыми управляли его люди, пусть и не безгрешные, но преданные и ему, и партии, и стране.

Метод Ежова, связывавший многих подчиненных Орджоникидзе в сети заговорщиков, задевал прежде всего самого Серго. Арестованный Пятаков был его первым заместителем, правой рукой. Не мог он сдать без сопротивления и других работников наркомата, защищал их как мог. Авторитет Орджоникидзе был огромен. Все помнили, что именно он, сменив не справившегося Куйбышева на посту председателя ВСНХ, вытащил план первой пятилетки. Но все помнили и то, как он сопротивлялся разделению ВСНХ на три наркомата (тяжелой, легкой и лесной промышленности), как выступал против Молотова и как его одергивал Сталин.

Осенью 1936 года произошло событие, сильно ударившее по Орджоникидзе: арестовали его брата Папулию (Павла), руководителя грузинской железной дороги. Тот был известен как кутила, охотник, любитель разгульной жизни. Он был крайне несдержан на язык и даже младшего брата называл «дерьмом». Доставалось и Сталину, которого Папулия прилюдно величал «усатой свиньей» 297.

Несмотря на то что Орджоникидзе знал цену родственнику и даже не останавливался у него во время приездов в Тбилиси, арест он воспринял как личное оскорбление. Даже больше, чем оскорбление, — еще одно посягательство на свой клан. Он знал, что Папулия бестолковый и никчемный партиец, но зачем его арестовывать? Разве он враг?

Серго еще не догадывался, что и его жизнь уже висит на волоске и что дело не в бедном гуляке.

Наступал 1937 год. Он вошел в советскую историю как символ расправы Сталина с невинными жертвами.

Возможно, Серго думал, что происходит нечто похожее на дело о поставке некомплектных комбайнов, когда он действительно перегнул палку, защищая своих производственников от товарищей из Политбюро.

Параллельно следствию по «Кремлевскому делу» и как его своеобразное продолжение произошло разделение Украинского военного округа на Киевский и Харьковский. Это случилось в мае 1935 года и должно было ослабить единство украинских военных.

Армия и сейчас была в зоне особого внимания Сталина, так как начавшаяся в Европе перегруппировка обострила старые угрозы СССР. Но если до заключенного в 1934 году германо-польского договора о ненападении советский стратегический план войны на западном направлении основной задачей ставил разгром Польши, то сейчас, по мнению Тухачевского, выдвигается новая задача — «необходимость борьбы с польской и германской армиями».

В декабре 1935 года маршал предложил провести в Генеральном штабе большую стратегическую игру для проработки мер и способов активного отражения нападения Германии.