Святослав Рыбас - Сталин

Присылая мне шифровку, Вы рассчитывали, должно быть, замазать вопрос, дать по щекам стрелочнику Горохову и на этом кончить дело. Но Вы ошиблись так же, как в истории всегда ошибались люди, старавшиеся замазать вопрос и добивавшиеся обычно обратных результатов. До Вашей шифровки я думал, что можно ограничиться выговором в отношении Молотова. Теперь этого уже недостаточно. Я убедился в том, что Молотов не очень дорожит интересами нашего государства и престижем нашего правительства, лишь бы добиться популярности среди некоторых иностранных кругов. Я не могу больше считать такого товарища своим первым заместителем.

Эту шифровку я посылаю только Вам трем. Я ее не послал Молотову, так как я не верю в добросовестность некоторых близких ему людей. Я Вас прошу вызвать к себе Молотова, прочесть ему эту мою телеграмму полностью, но копии ему не передавать» 534.

Обвинения были серьезнейшие: «не дорожит интересами нашего государства».

Но что означали слова: «Не верю в добросовестность некоторых близких ему людей»? Сталин имел в виду Полину Жемчужину, жену Молотова? Теперь в Москве поняли, что дело приняло опасный оборот.

«Вашу шифровку получили. Вызвали Молотова к себе, прочли ему телеграмму полностью. Молотов, после некоторого раздумья, сказал, что он допустил кучу ошибок, но считает несправедливым недоверие к нему, прослезился.

Мы со своей стороны сказали Молотову о его ошибках:

1. Мы напомнили Молотову о его крупной ошибке в Лондоне, когда он на Совете Министров сдал позиции, отвоеванные Советским Союзом в Потсдаме, и уступил нажиму англо-американцев, согласившись на обсуждение всех мирных договоров в составе 5 министров. Когда же ЦК ВКП(б) обязал Молотова исправить эту ошибку, то он, сославшись без всякой нужды на указания Правительства, повел себя так, что в глазах иностранцев получилось, что Молотов за уступчивую политику, а Советское правительство и Сталин неуступчивы…

5. Наконец, мы сказали Молотову, что все сделанные им ошибки за последний период, в том числе и ошибки в вопросах цензуры, вдут в одном плане политики уступок англо-американцам, и что в глазах иностранцев складывается мнение, что у Молотова своя политика, отличная от политики правительства и Сталина, и что с ним, с Молотовым, можно сработаться» 535.

В заключение Маленков, Берия, Микоян заверяли, что «не может быть и речи о замазывании вопроса с нашей стороны».

Молотов прислал отдельное покаяние: «Вижу, что это моя грубая, оппортунистическая ошибка, нанесшая вред государству… Постараюсь делом заслужить твое доверие, в котором каждый честный большевик видит не просто личное доверие, а доверие партии, которое мне дороже жизни» 536.

Но Сталин не успокоился. 8 декабря он пишет «тройке»: «Шифровка производит неприятное впечатление ввиду наличия в ней ряда явно фальшивых положений. Кроме того, я не согласен с Вашей трактовкой вопроса по существу».

Девятого декабря Сталин снова отсылает телеграмму, но теперь он успокоился и объясняет свою позицию: «Анализируя события внешней политики за период от Лондонской конференции пяти министров до предстоящей конференции трех министров в Москве, можно прийти к следующим выводам:

…Одно время Вы поддались нажиму и запугиванию со стороны США, стали колебаться, приняли либеральный курс в отношении иностранных корреспондентов и выдали свое собственное правительство на поругание этим корреспондентам, рассчитывая умилостивить этим США и Англию. Ваш расчет был, конечно, наивным. Я боялся, что этим либерализмом Вы сорвете нашу политику стойкости и тем подведете наше государство. Именно в это время вся заграничная печать кричала, что русские не выдержали, они уступили и пойдут на дальнейшие уступки. Но случай помог Вам, и Вы вовремя повернули к политике стойкости. Очевидно, что, имея дело с такими партнерами, как США и Англия, мы не можем добиться чего-либо серьезного, если начнем поддаваться запугиваниям, если проявим колебания. Чтобы добиться чего-либо от таких партнеров, нужно вооружиться политикой стойкости и выдержки» 537.

В этом коротком эпизоде борьбы внутри сталинской группировки вдруг отразилось будущее противостояние между вождем и «наследниками». Отныне у него появились сомнения.

Назначенную на декабрь конференцию СМИДа Сталин уже проводит под своим контролем. Фактически это была последняя попытка Запада и Востока договориться. Участие в ней Сталина внушало надежды.

И действительно, воспоминание о Ялте ощущалось переговорщиками, словно вернулся Рузвельт. Это случилось потому, что Бирнс олицетворял прежнюю, уходящую в прошлое политическую линию и считал, что неконфронтационное обсуждение проблем более продуктивно и перспективно. Сталин умел идти на компромиссы. После лобового столкновения в Лондоне Московская конференция имела иной психологический фон.

Действительно, провал Лондонской конференции СМИДа и явная готовность Сталина «послать» союзников, если они вздумают продолжить бескомпромиссное давление, поставили перед Вашингтоном и Лондоном вопрос об их готовности отказаться от механизмов послевоенного мирного урегулирования. Поэтому в Москве жесткая позиция Сталина принесла свои плоды. В итоге не забвение американцами британских интересов (до которых им и впрямь было мало дела), а более универсальные причины привели к тому, что союзники согласились уступить в Румынии и Болгарии при условии введения в существующие там правительства по два представителя от оппозиции.

Зато удалось достичь общего компромисса: стороны согласились создать Дальневосточную комиссию и Союзный совет с участием СССР, что позволяло Москве как-то влиять на оккупационную политику в Японии; были согласованы состав будущей мирной конференции и создание Комиссии ООН по атомной энергии.

Это был успех Сталина. Вернувшись из отпуска, он продемонстрировал соратникам силу и результативность. Ему казалось, что можно вернуться к прежним «рузвельтовским» отношениям в мировой политике. Он даже возобновил с Бевиным разговор о Триполитании, говоря, что у «Великобритании есть Индия», «у США есть Япония и Китай, а у Советского Союза ничего нет».

Англичанин, разумеется, не поддался. Он сказал, что влияние СССР и так протянулось «от Любека до Порт-Артура», мол, и так хорошо.

Огорченный итогами конференции, Бевин жаловался в кулуарах американцам, что СССР «трется о Британскую империю» в стратегически важных районах — Греции, Турции, Иране. Этот образ «трущегося» о британские крепости гиганта дает представление о настроениях Лондона.