Иван Голушко - Танки оживали вновь

18 января части 86-й стрелковой дивизии и танкисты 61-й танковой бригады освободили Шлиссельбург. За проявленный героизм и успешные боевые действия 61-я бригада позднее была преобразована в 30-ю гвардейскую танковую бригаду. Действительно, звание гвардейцев они заслужили по праву. Имея легкие танки Т-60 (их звали "малютки"), трудно было вести на равных бой с тяжелыми фашистскими танками. Выручали, как всегда, смелость, мужество и смекалка.

Однажды командир танка лейтенант Д. И. Осатюк встретился с двумя тяжелыми вражескими машинами. Те стали его преследовать. Осатюк начал маневрировать, отходя к позиции противотанковой батареи. Увлеченные преследованием, танки врага не заметили опасности и были подбиты артиллеристами.

Дерзость и решительность помогли роте старшего лейтенанта Ф. И. Степанова выиграть трудный бой за лес Мак, где танкисты встретили до 300 солдат противника, которых поддерживали танки и орудия. Советские воины ворвались на позиции противника и разгромили его.

Только один танк старшего лейтенанта В. П. Воронина - заместителя командира 1-й танковой роты по политчасти - уничтожил три орудия и до тридцати солдат и офицеров противника.

Отличились в боях капитан Е. К. Коваленко, башенные стрелки сержант А. И. Прыгунов, старший сержант Н. И. Путяков и многие другие солдаты и офицеры.

По сравнению с танковыми экипажами мужество ремонтников-эвакуаторов не бросалось в глаза - ведь они лишь в исключительных случаях брались за оружие. Основное их дело - ремонт и эвакуация поврежденных танков. Однако свою задачу они выполняли не после боя, а под огнем противника и на виду у него, особенно когда производили сращивание гусеницы. Ведь спрятаться нельзя ни в окопе, ни в ямке - надо ремонтировать. Поэтому и потери были немалые. Но никто и никогда не уклонялся от своих обязанностей.

Трудностей, связанных р ремонтом танков на поле боя, возникало много. Приходилось доставлять запасные части, снимать годные детали и агрегаты из сгоревших танков, чтобы затем ставить их на другие машины. Часто выкачивали горючее из подбитых танков, перетаскивали боеприпасы, чтобы обеспечить уже отремонтированные танки. За делами забывалось, что находишься на поле боя. Свыкались с опасностью и действовали спокойно.

Не все понимали наше положение. Помню, лейтенант М. А. Фролов, танк которого был подбит, вместе с экипажем занял место в цепи пехотинцев и атаковал противника. Дескать, сами справляйтесь, а нам воевать нужно. Даже обидно стало.

И командир мой майор Воякин, когда его танк подбили, подбежал ко мне и бросил упрек за то, что много танков стоит на поле боя. А разве мы виноваты? Большинство танков сгоревшие - их к жизни не вернешь.

Только успел я передать своему комбату отремонтированный танк, как подъехал командир 152-й танковой бригады полковник П. И. Пинчук. Танковая пушка была заклинена, сам полковник ранен. Он тут же потребовал другой танк. А где его взять? Пока подобрались к стоявшему неподалеку подбитому танку, два товарища погибли. Остались втроем. Отремонтировали машину, - в надо же такому случиться! - не успел полковник Пинчук и трех выстрелов сделать по врагу, как его танк прошило термитным снарядом, и он загорелся. Подбежали к машине, вытащили раненого полковника Пинчука, и... тут меня ранило самого.

* * *

Этот сон перед пробуждением мне почему-то запомнился. Будто меня встречают мать, отец, сестры, друзья. Деревня какой была, такой и осталась. Кругом цветут сады. А к дому все идут и идут: соседи, знакомые. Они все рады моему приезду в отпуск. После войны. В чине капитана. С орденами. На лицах у всех радость. У матери на глазах слезы. Это слезы счастья. Я пытаюсь успокоить мать:

- Не надо, не надо плакать, мама. Все хорошо. Ведь победа, и все радуются.

Но вдруг откуда-то появились солдаты в сером. Они то грозят, то снова прячутся. А. наш батальон и я с ним идем вперед. Фашисты убегают. Друзья меня закрывают. Поддерживают. Я снова в танке, сажусь за рычаги, нажимаю педаль газа - танк идет на них, врагов. В линию рядом с моим танком идут танки товарищей. Их целая лавина. Я слышу могучий гул по всей ленинградской земле. Вижу, будто въехали мы на поляну. Кругом цветы, цветы, цветы... Товарищи уходят. А как же я?

... Открываю глаза, вижу - в землянке. Рядом кто-то в белом. Кругом тихо, спокойно.

- Где я?

Медсестра, прикрыв мне рот ладонью, говорит:

- Тихо, все хорошо. Вам надо помолчать...

А я смотрю на нее и глазам не верю. Ведь это же Надя, та самая девушка, с которой познакомился еще в сентябре 1941 года во время поездки из Агалатово в Пушкин.

Надя тоже узнала меня, крепко сжала мою руку. И это было самое лучшее лекарство в те минуты: встретиться с почти незнакомым человеком и в то же время кажущимся таким близким и родным! Надя бережно поправила мою раненую руку, сказала:

- Вас сейчас отправят в госпиталь, а мне пора - ждут, сегодня много раненых...

Мне стало не по себе. Никак не верилось, что из-за ранения в руку я должен оставить свой батальон, своих товарищей. И в какой момент!

Ведь блокада прорвана, и мне хотелось порадоваться победе вместе со своими фронтовыми друзьями. А тут жди отправки в госпиталь...

Ночью 18 января 1943 года нас, раненых, доставили в Манушкино, а через трое суток - в ленинградский госпиталь, что на Васильевском острове. Впервые с начала войны, попав на настоящую кровать и будучи еще слаб от потери крови, я спал целыми сутками. Даже когда просыпался, я думал о том, какими счастливыми должны быть люди, которые имеют возможность вот так спать без всяких ограничений. Однако уже через неделю белоснежная кровать и стены госпиталя стали злить. И не только меня, но и товарищей по палате - ходячих. Хотелось немедленно уехать на фронт, в свои части. Да и не привыкли мы к таким порядкам, к такому обращению: осторожно, пейте вот это лекарство через час, а это через три, врач будет тогда-то...

Словом, на душе было муторно.

Пробовал уговорить врача Валентину Петровну отпустить в часть. Лицо у нее было усталое и строгое. Она выслушала меня и сказала:

- Нет, нельзя. - А потом добавила: - Мы вас эвакуируем на Большую землю.

- Как? - На меня словно вылили ушат воды.

- Так! - твердо выговорила она. И дала понять, что аудиенция окончена.

Я ушел в палату, лег на кровать, закрылся одеялом и все думал, думал. И по всему выходило, что изменить что-либо не в моих силах. Дело в том, что этот госпиталь выполнял роль как бы эвакуационного пункта. Мы, например, счастливчиками считали тех, кто остается здесь, в Ленинграде.

А на самом деле оставались те, кто был еще не транспортабелен и находился в тяжелом состоянии. И как много старания и теплоты проявляли врачи, младший медицинский персонал, чтобы помочь раненым, вылечить их, спасти им жизнь. Так разве можно было на них обижаться?