Иван Голушко - Танки оживали вновь

- На ваших танках пока что воевать не пришлось, но товарищи говорили, что они слишком дымят, - откровенно сказал Лосиков.

- Это как понимать? - переспросил англичанин. - Разве ваши танки на газойле, плохом топливе, не дымят? - добавил он.

- Не в том смысле, - пояснил я. - Ваши танки хотя и работают на бензине, но в бою горят от первого же прикосновения снаряда и дымят так, что ничего не видно, даже обещанного второго фронта.

У англичанина глаза от такого ответа стали большими, круглыми. Смутился, вынул трубку изо рта и кашлянул.

Рядом с нами стоял кто-то из представителей городских властей и, извинившись перед англичанином, осторожно взял меня и Лосикова под руки, сказал, что нам пора в госпиталь.

Было ясно, что интервью в таком духе продолжать нежелательно. Мы откланялись и ушли с вечера раньше времени. Дипломатов из нас не получилось.

* * *

Через две недели после вечера в Интерклубе я уговорил врачей отпустить меня в часть.

Обратный путь в Ленинград был таким же, как и в Архангельск, - через Вологду и Ладогу. В дороге я увидел и услышал много нового, интересного. Ведь теперь мне пришлось добираться до места на разных поездах - пассажирских и товарных, а то и просто на паровозе. Твердых расписаний для пассажирских поездов еще не было, а "зеленую улицу" давали товарнякам, которые доставляли груз на фронт.

Хоть и война, а пассажиров было много. Среди них большинство женщин. Много было раненых - кто с костылем, кто с грубо обструганной палкой. Некоторых сопровождали медицинские сестры, других, видимо, жены или родственники.

В Вологде пришлось сделать вынужденную остановку.

На вокзале узнал, что первый поезд пойдет до Кобоны еще не скоро. Я даже обрадовался этому - была у меня мечта встретиться с девушкой-студенткой, с которой я переписывался. В то время тысячи девушек писали письма на фронт, адресованные солдатам, сержантам и офицерам. Вручили и мне такое письмо еще в конце 1941 года. И мое желание встретиться с девушкой, от которой два года приходили хорошие, теплые, полные уверенности в победе и благополучном возвращении письма, - было закономерным.

Спросил милиционера, где находится ее институт. Он сказал, что институт эвакуирован не то за 80, не то за 100 км от города. Транспорт туда почти не ходит, и он не знает, как можно мне помочь. Как ни жаль, а было ясно, что встрече не суждено состояться.

Возвращаясь на вокзал, я зашел в магазин. Просто так, посмотреть, ведь купить ничего нельзя было: все выдавалось по карточкам. И продавец, и немногочисленные покупатели обернулись ко мне. Спросили, что нужно. Мне было очень неловко. Я спросил спичек, хотя они мне были и не нужны. Тут же на прилавке появился коробок. Я поблагодарил и хотел уйти, но не тут-то было. Женщины обступили, засыпали вопросами: откуда, как там, на фронте? не видел ли случайно такого-то?...

Пришлось обстоятельно отвечать, что сам с Ленинградского фронта, возвращаюсь опять па фронт, что такого-то встречать не приходилось.

- А как же будешь там, на фронте, ведь рука-то подвязана? - спросила с тревогой пожилая женщина.

- Да это так, по привычке, а вообще все уже хорошо, - ответил я.

Когда я шел по улице, то замечал, как многие женщины внимательно всматривались в мое лицо, будто искали в нем какие-то знакомые им черты. И я, конечно, понимал, что у каждой из них кто-то на фронте - муж, брат, отец, жених, которых ждут, хотят увидеть, узнать о них. Между прочим, и я ловил себя на том, что в проходивших мимо людях тоже искал знакомых, надеялся на необыкновенный случай - а вдруг здесь увижу свою мать или сестер, которые смогли эвакуироваться сюда из далекой Украины, попавшей в оккупацию.

Вечером подошел поезд. Вместе с толпой я вышел на перрон и, как раненый, без особых трудностей попал в вагон. Он не отапливался, и ехать было трудно. В пути поезд часто и подолгу стоял на полустанках. Люди выходили, набирали в различную посуду снег, пытались его растопить, чтобы попить воды. Только на больших станциях можно было взять воды и даже кипятку.

Через сутки выяснилось, что поезд до порта Кобона, куда я стремился, не пойдет. Уговорил машиниста товарного поезда взять к себе на паровоз. Меня даже угостили чаем. Я не отказался, потому что вконец продрог.

Кроме машиниста и его помощника был еще кочегар, прихрамывающий, в средних летах человек.

- Счастливый вы, - сказал он мне. - На фронт едете, а я вот отвоевался. Тоже был в танковых. На Волховском. В частях генерала Кононова. Может, слыхали? - спросил он.

- Да, слыхал, воевали хорошо.

- Нет, нехорошо воевали, - возразил кочегар. - Все больше в болота садились. Там такая местность, что не разгонишься, на дорогах лучше не появляться. Тут же фашист налетает.

- Кем вы были? - спросил я.

- Башенным. Под Новгородом удачно в бой раз сходили. Здорово ему, фашисту, дали. В конце боя танк угодил все же на мину. Взрыв - и вот, оторвало ступню. Таи и списали. Просился снова на фронт - отказали. А я мог бы, руки-то здоровые, вон какие. - Кочегар показал свои огромные ручищи. Только на одной из них не было двух: пальцев. Он заметил мой взгляд и быстро опустил руки.

- Да что уж, Иван Петрович, - вмешался машинист. - Ты свое сделал. И танкистом побывал, и в разведке участвовал. Теперь здесь ты вроде тоже за танкиста, все же возле машины, паровоз без тебя ни взад ни вперед...

- Так-то оно так, - вздохнул кочегар, - а все же там, на фронте, дело побойчее. Не рассчитался я полностью с Гитлером, вот и тянет туда, на фронт. Ладно уж, покочегарю здесь, все же ближе к фронту, - сам себя успокаивал Иван Петрович. - Душа радуется, когда вижу, как наши самолеты сбивают фрицев. Они нет-нет да и залетают сюда. Когда горит вражина, на душе легче становится. Как будто и я там, с нашими летчиками, когда сбивают фашиста.

- А откуда сами?

- Саратовский я. Да там никого и нет. Старуха померла. Сыновья где-то на Ленинградском. Вот и думаю, может, как-нибудь свижусь. Вы туда, капитан? спросил он меня.

- Туда.

- Вот случай! Возьмете письмецо? Все быстрее дойдет. Вот только подложу дровишек и напишу.

- Да вы пишите, а я дрова сам подброшу. Как-нибудь справлюсь.

Полез в тендер за дровами. С одной рукой не особенно ловко у меня получилось. Помог машинист.

Кочегар, примостившись в уголке, писал письмо. Закончил, свернул треугольник и тут всполошился:

- Адреса не помню. В чемодане оставил, в общежитии. Что же теперь делать?

- Не расстраивайтесь, - успокоил я его. - Напишите фамилию, имя и отчество, а я сдам письмо в нашу военную центральную почтовую станцию, а там разыщут сына.

- Это хорошо. Бери и не потеряй. Век буду благодарен.

- Да что вы, все будет в порядке.

Когда приехал в Ленинград, я действительно сдал письмо в городскую военную комендатуру.