Олег Дивов - Оружие Возмездия

А сейчас отвлечемся на несколько глав и узнаем кое-что о самом авторе и извилистом армейском пути, который привел его в ББМ.

Прибыл я в армию красиво. Везли меня прямо как жениха какого: одного в целом автобусе, да еще при капитане-сопровождающем.

– Что бы это значило? – спросили капитана на сборном пункте.

– Да вот, студенты, роскошные парни, служить не хотят, – процедил капитан сквозь зубы.

– Повестки надо вовремя присылать, – буркнул я.

– Умный какой, – сказал капитан.

И на всякий случай крепко взял меня за локоть.

До конца осеннего призыва 1987 года оставалась неделя.

«Угрешка» – слово, хорошо знакомое большинству мужчин-москвичей. Это сборный пункт на Угрешской улице. Сумрачное место, совершенно не приспособленное для жизни. Если призывник засиживался «на угрешке» день-другой в ожидании своей партии, его отправляли домой, а потом вызывали снова.

Армия для москвича начиналась «на угрешке», и там же начинались неуставные отношения. Первое, что я услышал от моих товарищей по партии – как здешние солдаты пытались заставить одного призывника мыть туалеты. Парень был не из тех, кто посылает в ответ, и уже взялся за швабру, но тут прибежали наши. Надо сказать, солдаты рисковали. Столичная прописка лишала нас права служить в Москве. И за предложение вымыть туалет в этом благословенном городе, который был для нас закрыт, что называется, «по праву рождения», непуганые призывники могли крепко вломить товарищам военнослужащим.

Указание «убрать москвичей из города» прозвучало еще весной. Исполняли его так рьяно, что загремел на кудыкину гору даже мой приятель-журналист, проходивший срочную в пожарной охране и выпускавший «пожарную полосу» в милицейской газете «На боевом посту». Вышвыривали наших отовсюду и усылали далеко, поначалу минимум километров за триста. Причиной дискриминации стала, по слухам, дорожная авария, когда военный грузовик с пьяными москвичами, ехавшими то ли по бабам, то ли в магазин за добавкой, задавил кагэбэшную «Волгу». В реальности наверняка было не так, но все равно мы стали персонами нон грата в собственном городе.

Случались и исключения, где за взятку, где по наплевательству, где по особому распоряжению. Один мой одноклассник как сидел на узле связи в подмосковных Мытищах, так на нем и остался. И не тронули, понятное дело, «мосфильмовский» кавалерийский полк, базирующийся в Голицыно: там служили дети работников киноиндустрии.

В общем, «на угрешке» собрались заметно озлобленые ребята. И одинаковые. Из Москвы тогда было модно призываться одетым в заношенные джинсы, телогрейку и дурацкую вязаную шапочку с помпоном. Плюс старый брезентовый рюкзак. Столичный шик, так сказать.

Было очень муторно ждать. Призывники надрывно шутили, подбадривая друг друга. Я сидел на жестком топчане и пытался не думать, куда меня отсюда занесет нелегкая. По идее, я не должен был уехать совсем далеко. Один мой университетский одногруппник угодил аж на мыс Шмидта – практически край Земли, – и куковал там в обнимку с какой-то страшной ракетой. Другого угораздило мало, что в Монголию, еще и в железнодорожные войска, и теперь он клал шпалы через Гоби и Хинган. Я ни в Монголию, ни на край Земли не собирался. Не потому что был особенный, а из личной вредности. Ну, разозлили. Это случайно вышло. Чтобы все объяснить, придется вкратце изложить предысторию.

Я учился на факультете журналистики МГУ. Международное отделение – тридцать человек на курс, только мужчины, «годные к строевой». По большей части отпрыски дипломатов, журналистов-международников и прочей внешней разведки, слегка разбавленные детьми «творческой интеллигенции», военных и партработников. Чистая анкета, рекомендация от райкома комсомола, два творческих конкурса. Нам твердили, что мы элита и штучный товар, единственные конкуренты МГИМО. А чтобы не задирали носы – вот вам «программа сбивания спеси с международников». То есть 1 сентября, когда все пошли учиться, мы двинули на овощную базу. А через месяц – на «картошку». И так далее. Хотя график занятий у нас был плотнее, чем у других, и экзаменовали «международников» строго.

И все мы, как один, должны были отслужить в армии, иначе – пошел вон, на «общее отделение».

Армия была пропуском в ВУЗ для многих. Дембель имел льготу на поступление, которая перевешивала не только слабые оценки, но иногда и минусы в биографии. Один из моих ближайших друзей по ББМ, связист Генка Шнейдер, мог «откосить» по болезни. Но когда он сдавал экзамены на харьковский истфак, ему прозрачно намекнули, что с такой широченной жидовской мордой не мешало бы сначала Родине послужить, а потом уже в историки лезть. Генка, сын сапожника, плюнул – и призвался.

А мы, «международники» нацеливались на самую престижную советскую профессию. «Опять нелегкая судьба журналиста забросила меня в Париж…» Ради такого стоило в армию сходить.

Мы считали, что это справедливо.

Иллюзии начали развеиваться к концу первого курса. Журфак образца 80-х давал неплохое «общегуманитарное» образование, но ввести человека в профессию не мог: что такое один час занятий по специальности в неделю?! Поэтому все, кто хотел работать, делать реальное дело, сами пристраивались в газеты и на радио. Конечно, они «забивали на учебу». Иногда намертво. Чемпионом журналистского сообщества был Юрий Щекочихин, числившийся на факультете десять лет, но так и не получивший диплом. В «Комсомольской правде» считалось нормальным позвонить на журфак и спросить: извините, я у вас еще учусь, или уже выгнали?

Оставаться на международном отделении имело смысл, чтобы впоследствии устроиться туда, откуда «посылают за границу». Но кому нужен этот журавль в небе, когда в руки сама просится синица размером с курицу? Уже на втором курсе половину отделения было днем с огнем не сыскать: люди зарабатывали себе имя и нарабатывали связи. Их фамилии появлялись на полосах центральных газет.

К весне 1987-го еще один фактор принялся расшатывать международное отделение нашего курса. Некоторых уже призвали, а остальные почуяли, что вот-вот призовут. И народ загулял. Все, как один, страстно влюбились и крепко запили. Вскоре раздолбайство «международников» достигло таких размеров, что нас вздрючил лично декан. Не хотите, говорит, учиться, тогда отчисляйтесь. А грехов за нами набралось – куда отчислять, расстреливать можно. Хроническое непосещение занятий, пьянство, блядство, антисоветская болтовня. Крутовато для элитного отделения, кузницы кадров внешней разведки. И началась бойня – аттестация. Мы заходили по одному в кабинет, где нас терзала комиссия. «А я этого молодого человека вообще не знаю!» – «А я вас знаю! Вы ведете русский у 16-й группы» – «А вы из какой?» – «А я из 15-й!!! (ура, ура, ура)» – «Да, но в этом семестре я веду русский и у 15-й тоже!». Пауза. Абзац. Я потом сорок минут эту даму уговаривал принять у меня экзамен. Сдал на пять, дама сказала, из принципа ставит четыре, я не возражал. Мне было почти девятнадцать, я шел в армию, многих мы уже проводили, традиционно занося в военкоматовский автобус на руках…