Иван Ефимов - Не сотвори себе кумира

– Сказать мне больше нечего, и что это за форма допроса? Кто вам дал право?!- воскликнул я, все более закипая.

– Скажешь, гад, все скажешь! Мы тебе покажем л форму, и право!- На глазах наливаясь злостью, следователь вскочил из-за стола.

Я тоже поднялся, весь дрожа от возмущения. В эту минуту дверь без стука распахнулась, и в камеру вошел рослый молодец в такой же, защитного цвета, форме. Холодно покосясь в мою сторону, он спросил моего следователя:

– Ну как, Петро, поддается или упирается?

– Молчит, гад, цепочку из себя строит!- метнул в меня уничтожающий взгляд Петро.- Ничего, мы из него вытрясем все, что нам надо! Раскроется шкатулочка, дай только срок.

– А что ты с ним амуры разводишь!- подзуживал новь пришедший. Затем он повернулся ко мне:- Ты попал в «ежовые рукавицы» и не думай, что вырвешься из них целехоньким… Так что лучше уж без боя признавайся начисто в своей антисоветской деятельности!

– Мне не в чем признаваться. О какой еще деятельности вы говорите? Вчера я сказал все.

– Скажешь, вражина, все скажешь! Признаешься!

– В чем я должен признаваться?

– Говори, с кем был связан!- рявкнул Петро, по-прежнему стоя в двух шагах от меня.- Куда засунул инструкции правотроцкистского центра? Где прячешь переписку с врагом народа Бухариным? Кто давал задание оплакивать в газете врага и изменника Родины Тухачевского?

Какую переписку? Какие инструкции? Это какой-то бред!

Молчать, паразит, нам все известно, все! Если известно, так чего домогаетесь? Предъявите доказательства, улики, и дело с концом!..

– Да проучи ты его, Петро! Покажи ему наши доказательства, коли он в них сомневается!- услышал я надменный голос зашедшего мне за спину приятеля моего следователя. И в тот же миг он с силой толкнул меня в спину двумя руками.

Качнувшись вперед от неожиданности, я потерял равновесие и стал падать в сторону Петра, невольно схватившись за него. А тот только этого и ждал… С силой оттолкнув от себя, он стал остервенело бить меня кулаками по лицу, норовя попасть в нос, ударять в живот.

– За что, за что бьете? Это же разбой! Я буду на вас жаловаться!- едва успевал я выкрикивать, прикрываясь от ударов. Я не мог понять, откуда в нем такое остервенение, я ведь совершенно незнакомый ему человек.

– Жалуйся, падаль, жалуйся!- повторял Петро, наступая.

Тяжело дыша, едва держась на ногах, я, чтобы не упасть, привалился спиной к стене. Из разбитого носа текла кровь, заливая подбородок и капая на туфли. Возмущение мое в эту минуту было сильнее боли и страха. Жгучая ненависть к этим специально обученным опричникам обуяла меня, отключая сознание. Мои мышцы напряглись, Резкая боль в животе словно отступила, и, когда распаленный боем Петро снова подскочил ко мне, я изо всей силы ударил его кулаков в подбородок. Да так, что у него лязг, нули зубы, а у меня заныли на сгибах пальцы…

Не ожидая ничего подобного, истязатель мой отшатнулся, задрав голову и хватаясь за подбородок. Он наверняка упал бы,- мой удар был сильнейшим,- если бы родной сподвижник вовремя его не поддержал. Выпрямившись, следователь сплюнул кровь и ошалело посмотрел на меня. Случившееся ими не планировалось, не входило в их программу и было неслыханной дерзостью. Оба они на минуту опешили…

– Ты на кого руку поднимаешь, вражья душа?!- заорал помощник Петра.- На Советскую власть замахиваешься, бухаринский выродок?!-И он бросился меня.

– Бей его в зубы, Сеня!- призывал сзади Петро, вед еще сплевывая кровь.

Но невиданная сила бешенства еще не отпустила меня; я увернулся и подскочил к столу. Схватив табуретку, поднял ее над головой и закричал;

– Палачи! Бандиты! Фашисты! Не подходить! Оба хулигана трусливо отпрянули и выхватили пистолеты.

– Убьем, как собаку, и отвечать не будем! Товарищ Сталин спасибо скажет!- пригрозил Семен.

– Брось табуретку, сволочь, и становись в угол!- потребовал Петро.

Услышав имя Сталина, я опустил табуретку на пол: плетью обуха не перешибешь… Вспотевшие сообщники, попрятав оружие, загнали меня в угол за раковину; тяжело дыша, сели к столу и закурили.

– Ты слышал, Петро, как этот гад нас фашистами обозвал?! Это надо обязательно записать в протокол…

– Сними с него стружку потолще, Сеня, сбей с вражены лишнюю прыть.

Усердный Сеня насупился, быстро подошел ко мне и. замахнувшись правым кулаком в лицо, которое я машинально прикрыл, сильным обманным ударом левой ниже живота свалил меня с ног… На какое-то мгновение у меня помутилось сознание, и будто сквозь сон я услышала.

– Так-то лучше… Подвинь его к раковине и ополосни малость. Пускай очухается!

Холодная вода, которой не жалея поливали мою голову, вернула мне чувство жестокого бытия.

– Что, гузно собачье, будешь говорить?- нагнулась надо мной Петро, угрожающе похлопав по своему карману.

– Стреляй, говорить мне не о чем.

– Ладно, поглядим, какой ты храбрый! Не хочешь говорить своим поганым языком – заговоришь ногами… Становись лицом в угол, троцкистская собака! Потанцуешь всю ночь у стенки, а к утру заговоришь… В угол!!!- повторил он повелительно.

Г усилием я поднялся с пола и почувствовал, что намокшие от воды брюки не держатся на мне и ползут вниз. Посмотрев на брючный пояс, я увидел, что крючок вырос мясом и висит на петле. Не хватало и пуговицы. – Что, потерял?- не сдержав смеха, спросил Петро. Сеня тоже посмотрел на меня и захохотал:

– Это у него оборвалось, когда я подтаскивал его за гашник ближе к раковине. Тяжелый, как бугай, никакой крюк его не выдержит!

– Ничего, мы из него вытряхнем все сочинские запасы-опять со злобой засмеялся Петро, нащупывая припухлость на подбородке.- Без крючков и пуговиц нам будет сподручнее: меньше руки свои поганые будет распускать, за штаны будет держаться.

– А может, добавим ему, Петя? Посмотри, шея какая: отожрался, как боров, на подачках своих шефов – бухаринских ублюдков.

– Успеем добавить и завтра. Пусть потанцует с ноги на ногу парочку ночей со штанами в руках. Сговорчивее будет. Нам не к спеху…

«Неужели убьют?- в страхе подумал я.- А что, в сущности, помешает им прихлопнуть меня под горячую руку? Пристрелят и напишут, что я на них покушался: у Петра и свидетель есть, и распухший подбородок».

Ясно было одно: мне никто и ничто не поможет в этом вертепе, кроме собственной выдержки и самообладания. Передо мною были вымуштрованные, прошедшие специальную школу потрошители, вымогатели и вышибалы. На курсах им наверняка вбивали в головы, что классовый враг хитер и изворотлив и что признания виновности следует добиваться любыми способами и средствами… Но какой же я враг? И как доказать, что я врагом никогда и не 6ыл? Где же Громов? Неужели отстранен? За что? За то, что не бил и не калечил? За то, что доложил начальству о бессмысленности моего ареста и беспочвенности обвинения? Эти и другие мысли проносились в моем разгоряченном мозгу. Кровь из носа сочиться перестала…