Александр Мосолов - При дворе последнего императора

Прием императором после 17 октября различных черносотенных организаций был несчастием для России. В первое время после 17 октября черносотенцы многократно обращались с просьбою устроить им прием у царя чрез министра двора. Я принципиально отказывал в этом, считая, что такие приемы, помимо органов правительства, не должны иметь места. В это время я узнал из камер-фурьерских журналов о приеме таких лиц и депутаций государем. Считаю нужным пояснить, что такое камер-фурьерский журнал. В этот журнал записывались все приемы и выезды как царя, так и царицы, и все времяпровождение Их Величеств во дворцах. Журналы эти велись в трех экземплярах: один каждое утро клался на письменный стол императора в запечатанном конверте; второй экземпляр, также запечатанный, посылался министру двора; третий же хранился в особом железном ящике у камер-фурьера. Они считались весьма секретными.

Узнав о вышесказанных приемах, я по приказанию Фредерикса спросил у Трепова, не он ли устраивал эти приемы. Трепов ответил отрицательно и прибавил, что находит их крайне нежелательными. Несмотря на все мои старания, мне не удалось точно установить, чрез кого устраивалось большинство этих приемов, но предполагаю, что они устраивались не без участия государыни, в уме которой гнездилось убеждение, что император, присягнувший при коронации самодержавию, не имеет права уступать этих обязанностей без борьбы. Во время моего разговора с Треповым по этому предмету я вынес впечатление, что царь под влиянием панического страха перед революцией великого князя Николая Николаевича, считавшего, что только Витте мог спасти положение, и всей обстановки дней, предшествовавших 17 октября, против своей воли подписал манифест и принимал не без удовольствия тех, которые были противниками этого манифеста. При этом Трепов высказывался об опасности для династии, если благодаря этим приемам не будут приведены в исполнение начала, объявленные императором.

Несколько крупных столкновений мне пришлось лично иметь с доктором Дубровиным. Дело в том, что как начальник канцелярии министерства двора я был и начальником придворной цензуры, и по тогда действовавшему закону все статьи, касавшиеся высочайших особ, подлежали моей предварительной цензуре. Дубровин в своей газете несколько раз упоминал государя, не исполнив положения о предварительной цензуре. Я его вызвал и указал, что впредь буду руководствоваться моими законными правами по отношению к его газете. Дубровин дал мне понять, что то, что он пишет, угодно царю, но я тем не менее настоял на необходимости, чтобы он подчинился. Несколько дней спустя мне была представлена одна из статей, в которой Дубровин говорил о приеме императором одной депутации его приверженцев и приводил слова, сказанные государем. Я его снова вызвал и заставил вычеркнуть эту часть статьи, так как о приеме этой депутации мне не было известно.

Как-то раз, после доклада царю, граф Фредерикс мне сказал, что Дубровин жаловался государю на мою якобы придирчивую строгость к его газете. Я собрал не пропущенные мною статьи и дал их министру для всеподданнейшего доклада. По словам графа, император вполне согласился, что пропустить я таких статей не мог. При первом случае, когда я имел возможность говорить с государем, я упомянул о Дубровине и пояснил, что у меня больше хлопот с газетами, издаваемыми лицами, преданными царю, нежели с газетами либерального направления. Указав на одну, очевидно, Дубровиным выдуманную статью о наследнике цесаревиче и о словах, якобы сказанных, император мне сказал: «Да, это была бы со стороны Дубровина медвежья услуга — пропустить такую статью. Пришлите мне ее, я покажу это государыне».

В то время черносотенцы вообще проявляли большую деятельность. Чтобы охарактеризовать их поведение, приведу один случай со мною. Поздней ночью я услышал телефонный звонок. Взяв трубку с аппарата, стоявшего у моей кровати, я услышал незнакомый голос: «Мы знаем, что вы интригуете против нас — людей, глубоко преданных государю, и мне поручено вам сказать, что если вы не прекратите разных инсинуаций, то мы, со своей стороны, расскажем императрице такое…» Я повесил трубку. Таких ночных звонков ко мне было несколько. Не могу не упомянуть о том, что, видимо, шантажная угроза была приведена в исполнение, так как после этого государыня довольно долгое время меня холодно встречала, и только в случайных разговорах с фрейлинами я узнал, что эти господа прибегли к гнусной клевете о моей частной жизни.

Во время поездки царя в Красное Село для присутствия при окончании маневров у Трепова сделался очень серьезный сердечный припадок. Несмотря на это, он, лежа в кровати, все же продолжал руководить охраною государя. По приезде же в Петергоф проболел более недели. В это время у царя шли совещания о том, какое министерство составить ко времени первой Думы. Трепов считал, что раз царь подписал манифест 17 октября, то он должен составить министерство из лиц, принадлежащих к преобладающей партии, то есть кадетов. Мне известно, что у Трепова были встречи по этому поводу как с Милюковым и Муромцевым, так и с другими выдающимися кадетами. Он мне жаловался на их несговорчивость и непонимание настоящего положения.

С другой стороны, все недовольные манифестом уговаривали государя составить реакционное министерство и набрасывались самым жестоким образом на Трепова, по их мнению, советовавшего царю весьма опасный путь. В числе этих лиц был и родной брат Трепова, Владимир Федорович. После горячего обсуждения этого вопроса с братом В. Ф. Трепов просил устроить ему аудиенцию у государя, дабы лично убедить императора в правильности своего мнения. Д. Ф. Трепов исполнил просьбу брата. Аудиенция его у царя длилась около часа. Результатом всех этих переговоров было министерство Горемыкина, а затем Столыпина. С этого же времени, Д. Ф. Трепов впал в немилость, сначала у императрицы, затем и у государя.

Основная мысль Трепова была та, что раз император дал известные свободы и их узаконил, всякое с его стороны отступление от них явилось бы опасностью для династии. При этом он мне пояснил, что был таким противником манифеста Витте только потому, что предчувствовал, что государь не будет в силах исполнить все дарованное им в этом манифесте.

Вся царская семья выехала на «Штандарте» в шхеры. Я находился в числе лиц, сопровождавших Их Величества. На третий или четвертый день нашего плавания после вечернего чая государь с графом Фредериксом гулял по палубе, на которой находился и я. Царю принесли телеграмму. Прочитав ее, император меня подозвал и дал мне ее прочесть. В ней было сказано, что около 7 часов вечера нашли Д. Ф. Трепова мертвым в его спальне и что врачи предполагают, что у него был сердечный припадок. Государь приказал мне срочно ехать в Петергоф и немедленно приступить к опечатанию всей имеющейся у Трепова корреспонденции как на квартире, так и в управлении дворцового коменданта. Все бумаги потом разобрать и по возвращении Его Величества лично ему доложить.