Александр Мосолов - При дворе последнего императора

Несколько минут спустя подошел к «Штандарту» дежурный миноносец и, взяв меня, полным ходом направился в Петергоф, куда я прибыл в шестом часу утра.

Придя в павильон, где жил Трепов с семьею, я нашел в кабинете его тело, уже одетое в свитский мундир, лежащее на кровати. Во всем доме в это время бодрствовала лишь одна монашенка, читавшая псалтырь над телом усопшего. Я помолился у бренных останков моего друга и вызвал по телефону начальника канцелярии дворцового коменданта Ф. Ф. Каналоши-Лефлера, бывшего начальника отделения моей канцелярии. Вместе с ним я немедленно приступил к опечатанию письменного стола и всех бумаг, находившихся в квартире. К этому времени вышла ко мне вдова Трепова, София Сергеевна, рожденная Блохина. Вскрытие тела выяснило, что Д. Ф. скончался естественной смертью. Горе его жены и дочерей было велико. Сообщив все подробности на «Штандарт», я испросил высочайших указаний о похоронах. Погребение состоялось через два дня после кончины на Петергофском кладбище. Присутствовали весь двор и все великие князья, находившиеся в окрестностях Петербурга. Согласно телеграмме графу Фредериксу, государь предполагал прибыть на похороны, но в день погребения я был уведомлен, что царя не будет. Затем я взялся за разборку бумаг и дел покойного. Недели две спустя эта работа была кончена, и к этому времени Их Величества возвратились в Петергоф. На следующий день я получил приказание явиться в Александрию и привезти с собою те дела, которые имею доложить государю. Император меня продержал с докладом более двух с половиной часов. Я привез три весьма объемистые связки дел, которые мною были классифицированы в следующем порядке.

1. Всеподданнейшие доклады и записки, представлявшиеся Треповым во время его генерал-губернаторства и бытность его дворцовым комендантом.

2. Разные секретные дела по справкам, касавшиеся лиц, союзов и разных судебных дел.

3. Всякие записки, касавшиеся политического положения России.

Дела первой категории государь приказал оставить в его кабинете, сказав, что по просмотре он их отправит в собственную Его Величества библиотеку на хранение. На вопрос царя, не нашлись ли в бумагах Трепова его собственноручные записки, мною было представлено императору в особом конверте 5 или 6 записок, по просмотре коих государь приказал передать их вдове Д. Ф., заметив, что для нее будет утешением иметь эти записки, свидетельствующие о благоволении Его Величества к ее покойному мужу. Затем государь спросил, не нашел ли я копии некоторых его записок. Я ответил отрицательно, передав ему рукою Трепова написанный реестр тех записок царя, которые Трепов вернул императору. Этот реестр Его Величество положил в свой письменный стол.

Особенно интересовался царь бумагами второй категории, и мне пришлось ему доложить почти все собранные мною бумаги, причем некоторые из них он сам перечитывал. После доклада я спросил, что с данными бумагами делать. «Я их тоже пошлю в собственную библиотеку», — ответил царь. На мой вопрос, не угодно ли будет Его Величеству часть этих бумаг изъять от прочих, отправляемых в библиотеку, император ответил: «Нет, вы правы, будет лучше их все уничтожить. Возьмите их и сожгите». Что касается третьей категории бумаг, мне было приказано прочесть лишь их заголовки. При этом Его Величество о многих говорил, что Трепов ему их не докладывал, о других же помнил, говорил о своих резолюциях и затем приказал их все оставить у него для отправки в библиотеку.

Что касается частной переписки Трепова, которой я с собою не привез, государь согласился с моим предложением передать вдове все, что касается имущественных дел, а прочую часть уничтожить, добавив: «Впрочем, вы, как друг Дмитрия Федоровича, лучше знаете, что с ними следует сделать; поступайте так, как предполагаете, что покойный Трепов сам этого желал бы».

По окончании доклада государь встал и, прогуливаясь со мною взад и вперед по кабинету, стал говорить о покойном. Он мне высказал, насколько ценил заслуги Трепова и его деятельность после 9 января, и что больше всего ему нравились ясность его взглядов и гражданское мужество их всегда высказывать. После некоторого молчания царь высказал сожаление, что как раз перед кончиной Дмитрий Федорович пережил столько нравственных потрясений и что он приписывает уже болезненному его состоянию то, что Трепов так неожиданно на многое переменил свои взгляды. За этою переменою, сказал император, он никак следовать не мог, что отлично понял и брат Трепова, Владимир Федорович. Разность взглядов с братом должна была тоже огорчать покойного. Припоминается, что государь мне говорил о том что часто Трепова называли диктатором, прибавив к этому: «Вы просмотрев все бумаги, могли убедиться, что он лишь следовал моим указаниям, а я добавлю, что он всегда разумно и энергично их исполнял».

В заключение, когда я привел в порядок привезенные мною бумаги, царь мне сказал: «Однако долго, но хорошо мы с вами поработали. Очень опечалила меня эта неожиданная смерть». Общее мое впечатление было то, что император, безусловно, ценил Трепова, но особой личной к нему симпатии не чувствовал.

В этот же вечер я приступил к сожжению всего того, что мне было поручено уничтожить. А месяц спустя у меня был Щеглов, заведующий собственною Его Величества библиотекою, чтобы сообщить мне по повелению государя, что известные мне бумаги полностью ему переданы на хранение.

Где теперь находятся эти бумаги после разграбления библиотеки большевиками, никому не известно, но нельзя не пожалеть, что пропали столь ценные для истории России документы многих царствований.

Как раз теперь, когда «Последние Новости» с готовностью предоставили свои страницы для печатания моих воспоминаний и сопроводили их статьей П. Н. Милюкова, которая взволновала и обрадовала меня совпадением высказываемых мыслей с моими собственными, наступает годовщина исторической даты, бывшей поворотным пунктом в новой истории России.

Я говорю о 17(30) октября 1905 года.

Боюсь, что со смертью князя А. Д. Оболенского, последовавшей на днях, я единственный оставшийся в живых участник событий этих дней. Считаю поэтому своим долгом подробнее остановиться на происшествиях этого месяца и рассказать, что помню, а также дать некоторые объяснения по поводу писанного другими мемуаристами, особенно С. Ю. Витте, игравшим в них главную роль.

Витте пишет, что когда был вынужден в апреле 1905 года оставить пост председателя Совета министров и затем уехать за границу, до него дошли слухи, что в дворцовых сферах говорят, что он вырвал у государя манифест 17 октября.

Витте обвиняет императрицу Александру Федоровну в том, что она будто бы давала «пароль» черносотенной прессе — «Русскому Знамени», «Московским Ведомостям», «Колоколу» и др. — на распространение этих слухов и поддерживала эти газеты материально. В качестве начальника канцелярии министерства императорского двора, ежедневного докладчика и ближайшего советника министра я знал близко все, что происходило при дворе.