Александр Мосолов - При дворе последнего императора

Перехожу к посредникам между царем и народными массами.

17 октября 1905 года государь принял решение дать стране законодательное собрание. Это был настоящий парламент, но без ответственного министерства, наподобие тогдашней германской конституции или же современной североамериканской.

Дума могла приносить двоякую пользу: осведомлять государя о главных течениях общественной мысли в России и одновременно выделять из своего состава наиболее энергичных и способных людей для постепенного обновления высшего состава бюрократии. На это возлагали большие надежды.

Мы в то время страдали исключительным безлюдием: не было достойных кандидатов для замещения высших постов.

Вспоминается замечание царя, сделанное после одного из посещений Вильгельма II:

— Хорошо ему советовать заносить при всяком новом назначении в потайной список имя возможного заместителя нового министра… Не то что заместителя, а и кандидата на вакансию ищешь и не находишь. Вероятно, в Германии число людей, способных занимать ответственные должности, больше нашего.

Желая поставить новое выборное учреждение на должную высоту и идя навстречу сближению царя с народными представителями, депутатов пригласили на торжественный прием в Зимний дворец, где государь сказал Думе свою первую и последнюю тронную речь.

Процессия тронулась из внутренних покоев и направилась к тронному залу. Впереди императора высшие государственные чины несли регалии: знамя и — на красных бархатных подушках — печать, скипетр, державу и корону, усыпанные бриллиантами. Их сопровождали дворцовые гренадеры в высоких медвежьих шапках, в полной парадной форме.

В тронном зале справа от выхода были размещены депутаты, а впереди них стояли сенаторы, с левой стороны — члены Государственного совета, высшие чины двора и министры.

Государь и обе императрицы с прочими членами царской семьи остановились посреди зала. Регалии были отнесены на возвышение по обеим сторонам трона, наполовину покрытого императорскою мантиею, и возложены на красные табуреты. Внесли аналой. Государь принял окропление от петербургского митрополита.

Начался молебен. Затем императрица и высочайшие особы прошли мимо государя к возвышению с левой стороны трона. Царь ждал один посреди зала, пока императрицы не заняли своих мест. Затем он мерными шагами прошел к трону и сел на него. Ему вручили тронную речь, которую он стоя прочел громким и отчетливым голосом. После этого царь спустился со ступенек трона, и выход последовал тем же порядком, но без предношения императорских регалий.

Депутаты по выслушании тронной речи отправились в Таврический дворец на первое заседание Думы, которое началось 2 часа спустя. Они были одеты самым разнообразным образом: одни — во фраки, другие — в серые пиджаки или в крестьянскую одежду; были и в отставных военных мундирах, было и немало священников в рясах, кавказцев в национальных костюмах. В зале заседаний находились граф Фредерикс рядом с Горемыкиным и все министры. Граф казался невозмутимым, но когда после чисто формального открытия мы с ним ехали домой, он не выдержал и сказал:

— Эти депутаты скорее похожи на стаю преступников, ожидающих сигнала, чтобы зарезать всех, сидящих на правительственной скамье. Какие скверные физиономии! Ноги моей больше не будет в Думе.

Нужно думать, что и Горемыкин чувствовал то же, что и граф. На трибуне, согбенный возрастом и, видимо, человек другой эпохи, он, хотя и глава правительства, не внушал авторитета, в особенности по сравнению с председателем Думы Муромцевым, который как фигурою, так и голосом импонировал всем.

Все виденное за этот день не давало надежды на правильную парламентарную работу. Правительство и депутаты показались мне врагами, которых заперли в зале заседаний, чтобы увидеть результат обоюдной борьбы.

Думаю также, что двор, с расшитыми золотом мундирами, в пышном тронном зале, вызвал в депутатах лишь чувство зависти и злобы и вовсе не поднял престижа императора. Сам же государь не мог себе представить, чтобы эти несколько сот фрондирующих людей отражали в действительности голос народа, до сих пор восторженно его встречавшего. При этих условиях царь не отказывался слушать представителей другого общественного течения, уверявших его, что Россия хочет самодержавия, но и стремившихся подвергнуть монарха влиянию именно своей группы.

Царь подписал акт, дающий народу политические права. Но тут же его стали уверять, что манифест был вырван из его рук насильно. Больше того, утверждали, что государь не имеет права отказываться от обязанностей единоличного управления, завещанного предками.

Сторонники последнего течения были особенно сильны и в окружении императрицы. Даже после отречения царя государыня не переставала настаивать, что он мог отречься от престола, но не имел права отказываться от самодержавной власти, будучи связан клятвенным обещанием при вступлении на царство передать власть такую же, какую он получил, то есть без конституционных преград.

Крайние течения восторжествовали. Первую Думу распустили. Вторая оказалась еще более радикально настроенной. О приеме ее во дворце вопрос уже не подымался.

После роспуска второй Думы правительство оказалось в тупике. Всем было ясно, что новые выборы не облегчат сотрудничества депутатов с министерством.

Стали вырисовываться две тенденции. Сторонники первой, и в их числе Дмитрий Федорович Трепов, желали довести законным путем конституционный опыт до конца. Они надеялись, что однородное министерство, опирающееся на благоразумный элемент новой Думы, получило бы достаточный авторитет для изменения избирательного закона конституционным порядком.

Противники Трепова стали внушать государю, что такой опыт при данном, еще далеко не успокоившемся недовольстве в стране опасен. Они видели тут прямую опасность для династии, и сам я сознавал это.

Трепов, однако, полагал, что еще опаснее было бы пошатнуть престиж верховной власти, игнорируя только что данную конституцию. Кроме того, он боялся крайних правых, черносотенных вожделений, стремившихся, чтобы власть шла у них на поводу. При такой конъюнктуре революция была бы неминуемою и, вероятно, успешною.

В этот период несогласованности взглядов, царивших вокруг государя, появилось на правительственном горизонте новое лицо — Столыпин, имевший смелость в это тяжелое для власти время взять в свои руки бразды правления. Он понимал симпатии царя к правым и пошел навстречу им, но лишь настолько, насколько они были ему нужны. Он искал среднего пути.