Борис Горбатов - Дорога на Берлин

- Д-да...

- Ну вот! - облегченно вздыхает Вася. - Теперь мы квиты. Волоки меня в медсанбат, Галя, я тебя на руках нес из лагеря смерти.

- Так это вы? - обрадовалась Галя. - Как я искала вас!

- Веди!..

Они идут по улице, через гарь и дым...

- Я долго лежала в госпитале... - взволнованно говорит по дороге Галя. - Ой, долго как! Осторожно, здесь камни. Меня лечили и вылечили, и... оставили в госпитале санитаркой... Но я... осторожнее, воронка!.. но я отпросилась в медсанбат. Я так ненавижу гитлеровцев, так ненавижу!.. Что с вами? Больно?.. - Она останавливается и тревожно смотрит на Васю.

Он бледен. Теряет сознание. Видно, что он не пустяшно ранен.

- А косы-то русые... - бормочет он в бреду. - Слышь, Дорошенко? И Галей... зовут...

...Он лежит в медсанбате.

Подле его койки Галя. Она улыбается:

- Ну вот, вы снова на земле...

- А что, бредил я?

- Все Дорошенко звали.

- А-а!

- И... и Галю Дорошенко. Это что... знакомая ваша?

- Нет. Незнакомая. Не видел никогда.

- Странно! - удивилась Галя. - А звали так страстно! (Пауза.) У меня тоже подружка была... Галя Дорошенко... В немецкой неволе подружились.

- Косы русые? - встрепенулся Вася.

- Русые... Как у меня...

- И лет ей?

- Семнадцать... как мне...

- И родом она?

- Украинка... С Днепра... Да что вы, что с вами?

- Где ж она теперь?

Галя посмотрела на него, отвернулась, сказала тихо:

- Не знаю. Нас разлучили в Ландсберге.

- Это где же?

- В Германии...

Вася сорвал с себя одеяло.

- Идем! - закричал он. - Идем, Галя! Скорей!

- Куда вы? - бросилась к нему Галя. - Лежите, лежите!..

- Послушай, Галя! Надо Дорошенко сказать. К Дорошенко идем. - Он заметался на койке.

- Лежите, лежите!

- Дорошенко надо сказать! - закричал сердито Вася. - Где Дорошенко?

...А Дорошенко уже подходит к германской границе...

Прямо на зрителя бегут бойцы.

Штыки наперевес. Лесная просека. Снег.

Протягивает вперед руку передний (мы узнаем в нем сержанта Ивана Слюсарева), кричит:

- Ребята! Гляди, ребята!..

Полосатый столб со свастикой. Граница. Германия. Подбегает к столбу Иван Слюсарев. Счастливые слезы бегут по его лицу.

- Дошел-таки! - говорит он и с размаху сбивает прикладом свастику.

Подъехал "виллис". Из него выпрыгнул майор Дорошенко. Огляделся. Увидел лес, пограничные казармы, столб - черный с желтыми полосами - и вдруг... расхохотался.

А Слюсарев внимательно пригляделся к Дорошенко.

Подошел ближе. Негромко сказал, прикладывая к шапке руку:

- Имею честь поздравить вас, товарищ майор! Германия! - И улыбнулся.

- Спасибо, товарищ! - сердечно ответил Дорошенко, и они попали через границу - офицер и солдат.

Все было торжественно и буднично в этот зимний утренний час.

Лежала перед воинами Германия... в снегу... в лесу...

- Вот она! - сказал Слюсарев. - Берлога!.. - и, покрутив головой, засмеялся. - Дошли-таки!

- Нет еще! - тихо ответил Дорошенко. - Берлин. Моабитштрассе, сто семнадцать.

...Германия.

Лихая батальонная кухня вскачь несется через границу... выносится на перекресток в Шверине и останавливается. Ездовой удивленно и радостно озирается на островерхие, черепичные крыши.

- Ишь ты! Германия! - произносит он. - Это какой же ихней губернии город будет?

- Берлинской! - отвечает регулировщица.

Все засмеялись вокруг.

Вся улица запружена грузовиками, фургонами, российскими конными обозами, двуколками, автолавками Военторга... Мы вошли в Германию прочно и основательно.

- Ага! Берлинской! - удовлетворенно сказал ездовой, хлестнул мерина, и кухня вскачь понеслась по берлинской дороге...

Мимо столба, на котором надпись: "На Берлин"... мимо домов, охваченных пламенем.

- Горит Германия?..

...Горит Германия.

Пылающие дома кажутся прозрачными.

Нутро выворочено и охвачено огнем.

Горят пузатые комоды, прусские шифоньеры, двуспальные кровати, сейфы, магазины...

Над куполом большого здания - вероятно, гостиницы - ежится в огне большой круглый земной шар. На нем орел. Он когтит землю. Но уже пылают его крылья... скрючиваются в огне когти... С шумом падает вниз, на мостовую, круглый шар и рассыпается головешками.

Из пылающего дома выбрасывается полубезумная старуха немка. Она прижимает к груди клетку с попугаем. Красноносый попугай испуганно орет: "Хайль Гитлер!"

Горит Германия...

Идут по улице Дорошенко и Автономов.

- Надо тушить пожары! - озабоченно говорит корреспондент.

- Тушить? - усмехается Дорошенко. - А Сталинград? А Воронеж? А моя хата? Нет, душу мою не потушить!..

- А пожары надо тушить!.. - твердо повторяет корреспондент.

...К Ивану Слюсареву и его товарищам подбегает пожилой немец крестьянин. Он бессвязно кричит что-то, непонятно, что.

Подбегают еще немцы, и один из них торопливо, но по-русски объясняет:

- Мы просим убить Ганса Мюллера... Мы просим убивать его, дать нам одолжение.

- Убить? - удивляется Слюсарев и вдруг, рассердившись, свирепеет: - А ты как же, фриц, мыслишь - мы сюда убийцами пришли?

Собирается толпа вокруг.

- Убейте его! - кричат по-немецки седые, растрепанные женщины и заламывают руки...

- Он бегает по улице, - объясняет немец по-русски, - и поджигает наши дома.

- Зачем? - хмурится Слюсарев.

- О, зачем? - всхлипывают женщины.

- Жечь не надо! - жестко говорит Слюсарев. - Довольно. Пожгли вы. Всю Европу пожгли. Будет! Где он?

- Вот он, вот он! - кричат на всех языках немцы.

Неподалеку мрачно стоит грязный, седой, всклокоченный немец в рваной соломенной шляпе. Смотрит исподлобья.

Увидя обращенные к нему взоры русских солдат, вытягивается, как только немцы умеют вытягиваться, мгновенно деревенея и превращаясь в автомат.

Потом он зачем-то начинает раздеваться. При этом он бормочет что-то бессвязное. Ничего нельзя разобрать.

- Он что же, сумасшедший? - догадывается Слюсарев.

- Да, да! - кричит немец. - Но он опасный сумасшедший. Он сожжет весь город, а нам отвечать за него. Убейте его, пожалуйста, битте!..

Слюсарев посмотрел на них на всех и вдруг захохотал.

- Ага! Теперь вы просите уничтожить ваших сумасшедших? А что ж вы сами-то раньше не связали да не убили вашего главного сумасшедшего Гитлера, а? А выпустили его мир жечь... А теперь... Эх, вы!.. - И он брезгливо трогает плечо маньяка. - Ну ты, пойдем, что ли!..

...Рассеивается дым...

Через главную площадь Шверина медленно и молча идет колонна.

Это - советские дети, освобожденные из лагерей смерти, из рабства, из "экспериментальных" клиник...

Истощенные, измученные, с лицами уже не детскими, бледными и бескровными - молча идут они на сборный пункт, где ждут их машины.

А на тротуарах так же молча, словно застыв, стоят бойцы и офицеры майоры, полковники, даже генералы. Стоят и вглядываются в бледные ребячьи лица, ищут своих.

И Дорошенко стоит тут же. На его каменном лице не заметно волнения. Только глаза с тоской и надеждой ищут, ищут, ищут одного среди тысячи...