Константин Михаленко - 1000 ночных вылетов

— Послушай, командир, а ведь борттехником на том ТБ-3 был я! Запомнился и мне этот случай..

— Вот так встреча! — обрадовался я. — Здравствуй, Володя! И прими еще раз спасибо от спасенного!

— Здравствуй, мой командир!

И мы крепко обнялись.

Вот уже несколько дней я в полку. Живу в том же общежитии, вместе со всеми поднимаюсь, хожу в столовую, становлюсь в строй. Экипажи получают боевое задание и каждую ночь уходят за линию фронта, а я остаюсь. У меня нет экипажа, нет самолета. Я «безлошадный». Однажды не становлюсь в строй, и никто не делает мне замечания, будто я не существую, будто меня вообще нет. Все это странно. Очень странно.

Так проходит еще несколько дней. Как-то среди ночи за мною приходит посыльный:

— Вас просят в штаб.

Наконец-то! Ночью могут вызывать только для полетов. Я быстро одеваюсь. По привычке аккуратно заправляю койку. Солдат следит за моими действиями, переминаясь с ноги на ногу.

— Пожалуйста, идите. Я сейчас же приду.

— Приказано вместе с вами.

— Со мной так со мной! — Я достаю пачку папирос, закуриваю и протягиваю папиросы солдату. — Курите.

— Не положено. Приказано поторопиться.

Я выхожу на улицу. Солдат слегка отстает и шагает сзади.

— Идемте рядом. — Я слегка замедляю шаг.

— Не положено.

«Ну и черт с тобой! Иди где хочешь!» — Больше я о солдате не думаю.

В штабе один старший лейтенант Руднев, начальник СМЕРШа [6] СМЕРШ — контрразведка. Сокращенно от слов «смерть шпионам». полка. При моем появлении он одергивает гимнастерку и садится за стол командира.

— Садитесь, — приглашает он меня, показывая на стул, стоящий у стола. Я оглядываюсь. Зачем я понадобился Рудневу? Ничего не понимаю!

— Фамилия, имя, отчество? — спрашивает Руднев. Опять невольно оглядываюсь. У двери все тот же одинокий солдат. Значит, вопрос задан мне.

— Вы сами прекрасно знаете, не так ли?

— Здесь вопросы задаю я! Ваша фамилия, имя, отчество?

— Слушайте, Руднев, перестаньте валять ваньку.

— Встать!

Я поднимаюсь со стула.

— Повторяю! Здесь вопросы задаю только я! Сдать оружие! Я демонстративно засовываю руки в карманы брюк. Продолжаю молчать.

— Товарищ боец! Приказываю обезоружить! Солдат тяжко вздыхает рядом со мной и стучит о пол прикладом винтовки.

— Сдавай, старшина.

Отстегиваю ремень и отдаю его вместе с пистолетом солдату. Он передает его Рудневу, тот достает пистолет, вынимает из него обойму и тщательно пересчитывает патроны. Пересчитав, опускает пистолет в ящик стола, а мне возвращает ремень.

— Садитесь! Рассказывайте, с каким заданием прибыли, кто вас послал?

— Откуда прибыл? Какое задание?

— Молчать! Отвечать только на вопросы! С каким заданием прибыл? Сколько тебе заплатила немецкая разведка? Как думал осуществлять связь?

У меня вертится на языке одно-единственное слово — «дурак»! Но, кажется, если произнесу его, я не окажусь в выигрыше. Уж лучше молчать. И я молчу.

— С каким заданием прибыл?.. — монотонно бубнит Руднев и что-то пишет на отдельных листочках бумаги.

Еще со студенческих лет во мне выработалось умение в случае необходимости отключать свой слух. Я могу внимательно глядеть в глаза собеседника, но, если разговор мне неприятен, мой слух изолируют спасительные заслонки, и тогда я могу думать о чем угодно, продолжая изредка кивать головой или поддакивать. И теперь я, отключив слух, только думаю. О, если бы Руднев мог узнать мои мысли!..

И снова:

«Чистосердечное признание облегчит твою участь.

С каким заданием прибыл?

Признавайся. Иначе расстрел.

Какую задачу поставила немецкая разведка?

Признавайся!..

Молчание усугубляет твою вину!

Говори всю правду!»

И так до утра.

Сегодня при моем появлении в общежитии штурман Шмаков недвусмысленно произнес:

— Почему мы должны терпеть шпиона?

Не знаю, кто влепил ему пощечину — Василий Вильчевский или Николай Пивень, но мне стало понятно, что клеймо «шпиона» пристало прочно. Что делать? Как доказать свою невиновность? И почему я должен доказывать? Почему требует доказательств заведомая ложь? Почему донос считается неоспоримым фактом?

— Возьми партизанскую справку и покажи ее Рудневу, — советует Маслов.

— «Филькину грамоту»? — Я горько усмехаюсь. — Вряд ли поможет. Еще обвинит в незаконном присвоении воинского звания.

— А ты объясни, почему нас назвали майорами.

— Нет, Руднев не способен это понять. Может, попробуем вместе? Ты и Лыга?

— Я уже был у него, — говорит Маслов.

— Сам ходил?

— Приглашал…

— Тоже пришлось доказывать свое алиби?

— Нет… Это сделали вы с Лыгой, подтвердив каждый день моего пребывания за линией фронта. Вы же меня и отправили…

— Ну, а ты? Ты поможешь?

— Думаешь, он поверит мне? Ведь я улетел раньше… А что было потом?

— Значит, и ты сомневаешься?

— Дурак! Ему нужны доказательства! Доказательства, понимаешь? Где я их возьму?

— Негде… А ты, Лыга? Мы улетели вместе. Ты-то ведь можешь подтвердить каждый мой шаг.

— Не каждый. Ты куда-то отлучался.

— «Куда-то!..» На аэродром! Встречал и провожал самолеты! Упрашивал начальника авиации отправить сначала Федю, потом нас обоих! Ну, подтвердишь?

— А вспомни листовку… Я член партии и не могу ничего скрывать.

— Скрывать?! Вспомнил листовку?.. Сегодня ночью меня опять вызовет Руднев, и уж я ему скажу… Скажу, что младший техник-лейтенант Лыга встречался в немецком тылу с Гитлером!

— Глупо! Неприкрытая ложь!

— А ты попробуй, докажи! Чем глупее, тем правдоподобней…

Я еще пытаюсь шутить… Как доказать, что я не верблюд, что моя покойная бабушка не побочная дочь кайзера Вильгельма, дедушка не руководитель сигуранцы, а я все же не немецкий шпион?!

Что же мне делать?

С этим я пошел к комиссару полка. Я рассказал ему все: про себя, про Федора и Лыгу, про листовку и «филькину грамоту», про каждый день, проведенный там, в тылу у врага, и про Руднева…

Ничего не ответил комиссар, ничего не пообещал, только сжал мои плечи тяжелыми ладонями бывшего шахтера и заглянул в глаза. Внимательно и немного грустно. Да и что мог ответить мне комиссар Терещенко? Я и сам считал, что в такое тяжелое время лучше заподозрить десяток невинных, чем пропустить в ряды армии одного настоящего шпиона, одного предателя…

Ночью, как обычно, пришел солдат-посыльный:

— На допрос, старшина!..

— Послушай, скажи Рудневу, пусть катится к черту! И сам иди…

— Не могу. Старший лейтенант опять прикажут…

— К черту! Понял? К черту!

Я упал на койку, закрыл голову подушкой и, кажется, впал в какое-то забытье. Меня вернуло к действительности чье-то прикосновение:

— Вы больны, товарищ старшина?