Святослав Рыбас - Столыпин

В России были возмущены. Началась кампания протеста, осуждения действий правительства, призывов бороться с аннексией. «Вестник Европы» писал о том, что «вырвать эти области из австрийских рук можно было бы теперь, как и раньше, не иначе как путем победоносной войны». Неожиданно должны были вступать в силу все европейские союзы.

Франция и Англия не одобряли нарушение Берлинского трактата и поддержали русские заявления о необходимости международной конференции. При этом Англия была против компенсации, на которую уповал Извольский, – на свободное плавание через Проливы.

Германия же твердо встала на сторону Вены.

Что получалось? С одной стороны – Россия и Франция, с другой – Австро-Венгрия и Германия. И в отдалении – пекущаяся о своих интересах и не желающая связывать себе руки «владычица морей».

Такой же расклад сил был и в 1914 году. Весной 1909 года Босния и Герцеговина были аннексированы. Столыпин сделал все, чтобы избежать войны.

«Пока я у власти, я сделаю все, что в силах человеческих, чтобы не допустить Россию до войны, пока не осуществлена целиком программа, дающая ей внутреннее оздоровление. Не можем мы меряться с внешним врагом, пока не уничтожены злейшие внутренние враги величия России – эсеры. Пока же не будет проведена полностью аграрная реформа, они будут иметь силу, пока они существуют, они никогда не упустят ни одного удобного случая для уничтожения нашей Родины, а чем же могут быть созданы более благоприятные условия для смуты, чем не войной?»

Прагматизмом веет от этих слов. «Никакой жертвы!» – как будто призывает Реформатор вопреки традиции.

Вспомним другой подход, когда генерал Скобелев говорил, что Россия единственная страна в мире, позволяющая себе роскошь воевать из чувства сострадания.

«А как же братья-славяне? – вопрошали Столыпина отовсюду, справа и слева. – Неужели мы их бросим на произвол судьбы?»

Но Столыпин не уступал никаким доводам в пользу войны.

Он не обольщался насчет возможных союзников, считал, что во Франции нет ни любви, ни уважения к России, только страх перед Германией толкает ее к военному союзу; Англия видит в России постоянно усиливающегося соперника, поэтому больше всех ненавидит Россию и будет искренне радоваться, если когда-нибудь в России падет монархия, а сама Россия не будет больше великим государством и распадется на целый ряд самостоятельных республик.

Боснийский кризис еще раз подчеркнул главнейшую геополитическую идею, которой должно было жить российское государство, – у него не могло быть постоянных союзников в Европе, особенно опасным было вовлечение в какую-либо группировку в качестве ударной силы «русского парового катка».

Если вспомнить Первую мировую войну, начавшуюся тоже по «балканскому сценарию», то бросается в глаза нервозная обстановка, в которой принималось катастрофическое решение о всеобщей мобилизации. На заседании Совета министров 25 июля Николай одобрил частичную мобилизацию потому, что «великие державы могли провести у себя частичную мобилизацию, не доводя тем самым до войны. Это в течение предшествовавших лет несколько раз имело место в Австрии и России». 27 июля Николай направил министру иностранных дел С. Д. Сазонову письмо о передаче конфликта на рассмотрение Гаагского трибунала. «Может быть, еще не упущен момент, пока не произойдут непоправимые события, – писал Николай. – Я еще не потерял надежды на мир».

Однако давление военной партии, которую возглавлял великий князь Николай Николаевич, женатый на дочери черногорского князя Анастасии, оказалось сильнее. А Столыпина уже не было в живых.

Чем же был боснийский кризис для России?

Столкновением двух принципов. Победил принцип Столыпина.

Накануне ревельской англо-русской встречи к полковнику Герасимову обратился Азеф с предупреждением: государь император намерен ехать поездом, а не яхтой, и в связи с этим на него готовится покушение. Герасимов ничего не знал об этом и усомнился в достоверности сведений. Однако Азеф был лучше информирован, чем глава петербургской тайной полиции. Действительно, оказалось, императрице Александре Федоровне нездоровилось и она не пожелала плыть по морю. Как ни странно, Столыпин тоже ничего не знал. Как же случилось, что террористам об этом стало известно раньше всех? Азеф уклончиво ответил, что их осведомляет один очень высокопоставленный чин из Министерства путей сообщения. На настойчивые расспросы Герасимова он отвечал уклончиво и в конце концов сказал, что не назовет его имени, ибо не хочет быть разоблаченным, но свое обещание выполнит – покушение расстроит. И Азеф расстроил планы террористов, как это делал раньше не раз. Нападение на царский поезд не могло состояться, ибо Азеф задержал условную телеграмму о выходе поезда и передал ее боевикам с опозданием.

Это было последнее дело выдающегося агента тайной полиции, он попросился на отдых. Герасимов не удерживал его, понимая: тот находится на пределе; только попросил хоть изредка информировать о наиболее важных событиях. Азеф согласился. Ему продолжало идти жалованье – 1000 рублей в месяц, что походило на пенсион.

Письма от него приходили нечасто, ничего особенного в них не было. Герасимову стало известно, что Азефу приходится несладко, многие его подозревают, но все же эсеровский ЦК пока ему доверяет. Впрочем, осенью 1908 года положение изменилось: Азеф сообщил, что начался суд между ним и В. Л. Бурцевым, в прошлом террористом, ныне журналистом; он не сомневался, что суд закончится благополучно, так как все партийные лидеры безоговорочно верят ему.

Тогда никто не ведал, что Бурцев получил сильнейшее доказательство предательства Азефа. Для этого ему пришлось организовать небывалое дело: похитить дочь бывшего директора Департамента полиции А. А. Лопухина, о чем мы уже упоминали.

Вечером в толпе возле одного лондонского театра девушка была оттеснена от гувернантки и исчезла. Лопухин находился в Париже. Ему передали записку о случившемся, и он поехал в Лондон. Можно представить положение отца. Обращаться за помощью было не к кому, он знал, с кем имеет дело, не приходилось рассчитывать и на сострадание. Надо было попытаться договориться.

В купе к Лопухину вошел незнакомый мужчина, спросил:

– Алексей Александрович? Я Владимир Львович Бурцев, надо потолковать.

Бурцев потребовал в обмен на дочь назвать имя агента в руководстве эсеровской партии.

Как быть?

Лопухин считался человеком долга, сам ходил под угрозой покушения, от чего, кстати, его избавил Азеф, и, бесспорно, понимал, что Бурцев предлагает ему совершить предательство.