Даниил Фибих - Фронтовые дневники 1942–1943 гг

Вероятно, скоро бои закончатся. Не с кем воевать. Возможно, что нашу армию либо расформируют, либо перебросят на новое место. Сейчас на узком плацдарме топчутся пять армий: 53-я, 1-я Ударная, 34-я, 11-я, 27-я.

Только бы не сидеть снова в обороне. Здесь, в унылых этих болотах. Я устал за время войны от русской природы. Я сыт ею по горло. И так все.

16 марта. Немцы снова взяли Харьков. На Украине у нас дела неважные. Неужели это только начало? Такая кадриль может продолжаться и два и три года. Выдержим ли?..

Практика войны разрушила много теорий и иллюзий. Боюсь, что наша уверенность в невозможности для Германии вести длительную войну может оказаться зданием на песке. Ведь за тактикой Гитлера вся Европа.

Снова возникает угроза Москве. Зимнее наступление обескровило и истощило нас. Немцы могут взять теперь реванш.

На второй фронт у нас в редакции уже махнули рукой. Лишь оптимист Прокофьев верен себе. Доказывает, что в мае – июне союзники должны начать действовать.

Кто и что уцелеет после этой страшной, мучительной бойни?

На северо-западе армии с трудом, но продвигаются вперед. Бои на западном берегу Ловати. Попытка немцев закрепиться на этом рубеже сорвалась. Бои под Старой Руссой. По-видимому, враг ее оставит.

20 марта. В нашей 53-й осталось всего две дивизии. Остальные переданы 1-й Ударной. Их, как мяч, перебрасывают между двумя этими армиями. Наши дивизии перешли к обороне. Осталось по 20 – 30 штыков. В дивизии! Если мы воюем бездарно, то и немцы недалеко от нас ушли. Они могли бы легко прорвать наш фронт, голыми руками взять штаб дивизии, а то и армии. Или и у них нет сил?

По-видимому, главная задача все же падает на соседние соединения. До сих пор не введены в дело сталинградские армии. План командования для меня неясен. Что-то намечалось важное – недаром здесь Жуков. Но наступать такими силами… 53-я обескровлена. То же говорят и о 1-й Ударной.

Когда же конец всему этому? Когда можно будет забыть о ежеутренней охоте на вшей, когда я вновь усядусь за свой письменный стол и примусь писать настоящую вещь? Когда кончится звериная, лесная жизнь в темных серых норах, где под ногой хлюпает вода? Когда глаза не будут больше видеть лишь выгоревшие дотла деревни и валяющиеся на снегу трупы?

Когда? Когда?

22 марта. Переезжаем на новое место, – очевидно, на новый фронт. Куда? Конечно, никто толком не знает.

25 марта. Сижу в пос. Пено. Доносятся гудки паровозов, кудахтанье кур, петушиные голоса. Тыл! Другая жизнь, по которой мы все истосковались. Мы наслаждаемся после жизни в мокрых темных землянках, откуда приходилось вычерпывать по 40, по 60 ведер воды, настоящими светлыми теплыми комнатами, где остановились. Приветливые хозяйки, ребятишки, кипящий самовар на столе. Человеческая жизнь. Под окнами дома Волга, еще неширокая, искрящаяся под солнцем. Местами на ней белеет лед. Ждем погрузки в эшелон. Когда? Может быть, сегодня ночью, может – завтра.

До сих пор неизвестно, куда и зачем мы едем. Всякие предположения. Очевидно, будем проезжать Москву. Все волнуются, особенно те, у кого там семьи, – отпустят ли нас побывать дома. Мало вероятности. Говорят, что едем в Среднюю Азию, в Казахстан. Наиболее увлекающиеся мечтают об Иране. Одно очевидно – на Северо-Запад мы в ближайшее время не вернемся.

До Пено мы ехали на своих машинах, колонной – около двухсот километров покрыли. Ехали сутки. Выехали 22-го, поздно вечером. Дорога приличная. В последний момент перед отъездом редакция была взбудоражена сенсацией: Горохов (сам Горохов, независимо от редактора) представил меня к правительственной награде. Очевидно, медаль.

Вещи уже были сложены, мы сидели в одной из землянок, когда вошел Цитрон и сказал:

– Интересный нюанс, – и ко мне, протягивая руку: – Ну, поздравляю.

Выяснилось, что только что ему сообщили об этом работники политотдела. Я долгое время не верил, но поздравления сыпались со всех сторон.

Все злорадствовали по адресу Карлова:

– Вот это фитиль!

«Фитиль» действительно был большой. Сам член Военсовета решил наградить меня, чье имя ни разу не упоминалось в представляемых редактором списках.

Тут же Губарев, переговорив с Карловым, не глядя на меня, сказал, чтобы я сходил в отдел кадров за бланками наградных листов, которые нужно заполнить и тут же сдать в армию.

Где находился отдел кадров, я точно не знал. Уже вечерело, наши машины были готовы к путешествию. Отъезд задержался из-за меня.

Несколько часов носился я по лесам и болотам, разыскивая отдел кадров. Взошла полная луна. Лесные дороги были пустынны. Редко попадался навстречу боец или командир. Никто не знал, где находится отдел кадров, либо давали противоречивые и неточные указания. Лица все незнакомые – наша армия ушла, а на смену ей уже явилась новая, незнакомая. Очевидно, 68-я, Сталинградская. Я лазил вниз и вверх по оврагам, сбивался с пути, описывал круги, как заяц, и вновь возвращался на старое место, попадал в болота. Тонкий лед трещал, я проваливался по колено в воду.

Совершенно измученный, вспотевший до того, что гимнастерку – хоть выжимай, я вернулся наконец в редакцию, так и не найдя проклятого отдела кадров. Тут узнали, что, в сущности, незачем было меня гонять. Бланки наградных листов отыскались в самой редакции.

Хорошо, что в самый последний момент все же удалось оформить мое представление к награде. И все-таки до сих пор я не уверен, получу ли.

Москвитин говорит, что я имею полное право на Красную Звезду и что если бы в наградном листе, отправленном редакцией, стояла именно такая награда, Горохов подписал не задумываясь. Но наградной лист заполнял Губарев (не Карлов), и, конечно, мне не приходится рассчитывать на такую «щедрость» с его стороны.

26 марта. Все еще в Пено, ждем погрузки.

В свое время тут были немцы. Сейчас здесь глубокий тыл. Поселок, разделенный Волгой, вполне сохранился. Лишь два-три дома пострадали от бомбежек. Парикмахерша в городской парикмахерской, где я стригся, рассказывала: они живут в полуразрушенном доме, под которым находится невзорвавшаяся авиабомба. Живут уже второй год на бомбе. И ничего! Быт войны – русская беспечность.

Недалеко от Пено (Совинформбюро именовало его в свое время городом) находится деревня Кста. Мы проезжали ее. Деревня совершенно невредима. Население, от мала до велика, поголовно расстреляно немцами – якобы за связь с партизанами.

Ночью глухое завывание в небе, ожесточенный лай зениток, отблески орудийных вспышек. Третью ночь подряд прилетают немцы и пытаются бомбить где-то поблизости.

Говорят, вокзал в Бологом разбит. В последний раз, когда я проезжал Бологое, он был совершенно цел – огромное благоустроенное здание.