Геннадий Левицкий - Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы

Таким чудом и явился Александр. «Великие натуры могут таить в себе и великие пороки, и великие доблести», — говорит Плутарх. Мы увидим Александра разным на протяжении недолгой, но насыщенной событиями жизни: и благородным, и подлым, и жестоким, и великодушным, и суровым спартанцем, отказывающим себе в любых удовольствиях, и горьким пьяницей, окунающимся в безудержные кутежи; и лишь одна черта в македонском царе присутствует неизменно — безграничный героизм. Он проявляется везде и во всем, чаще всего без всякой необходимости, но под Гавгамелами безумная храбрость Александра явилась спасением для всего войска.

Александр готов к личному подвигу, более того, перед битвой он обещает македонянам его совершить. Курций Руф так излагает намерения Александра:

Он не требует, чтобы они храбро бросились в бой, если сам не будет подавать другим пример мужества. Он будет сражаться впереди всех знамен. Он обещает, что каждая его рана будет знаком отличия на его теле; они сами знают, что только он не участвует в разделе общей добычи и что все добываемое победами расходится на их награды, на их потребности.

Царь македонян сдержит все обещания, его действительно не интересовали трофеи, захваченные в битвах, ему нужно было лишь владеть всем миром. После того как Парменион сообщил, что лагерь с обозом потерян, Александр надел шлем. Плутарх описывает облачение самого известного античного героя.

Все остальные доспехи он надел еще в палатке: сицилийской работы гипендиму с поясом, а поверх нее двойной льняной панцирь, взятый из захваченной при Иссе добычи. Железный шлем работы Теофила блестел так, словно был из чистого серебра. К нему был прикреплен усыпанный драгоценными камнями железный щиток, защищавший шею. Александр носил меч, подарок царя китийцев, удивительно легкий и прекрасной закалки; в сражениях меч обычно был его главным оружием. Богаче всего был плащ, который царь надел поверх доспехов. Это одеяние работы Геликона Старшего Александру подарили в знак уважения жители города Родоса, и он, готовясь к бою, всегда надевал его. Устанавливая боевой порядок, отдавая приказы, ободряя воинов и проверяя их готовность, Александр объезжал строй не на Букефале, а на другом коне, ибо Букефал был уже немолод и его силы надо было щадить. Но перед самым боем к царю подводили Букефала, и, вскочив на него, Александр тотчас начинал наступление.

Перед тем как вступить в бой, Александр «обратился к богам с мольбой, чтобы они, если он действительно сын Зевса, помогли грекам и вдохнули в них мужество».

Итак, Александр ввел в бой последний резерв македонян и страшнейшее оружие — самого себя. Македонский царь не нуждался даже в собственном войске, он взял лишь телохранителей и тех, кто оказался под рукой. Согласно Диодору, Александр «устремился на самого Дария с царским отрядом и другими превосходными всадниками». По сведениям Арриана, Александр, «построив клином всадников-друзей и выстроенную здесь пехоту, бегом с боевым кличем устремился на самого Дария».

Дарию была хорошо известна тактика боя македонского царя; перед началом сражения он предупредил своих воинов:

Ведь Александр, как бы он ни казался страшен трусам и малодушным, все же только человек и, поверьте мне, безрассудный и неразумный, удачливый до сих пор не по своей доблести, а из-за нашей паники. Но ничего не бывает долговечно, если не основано на разуме. Кроме того, удачи и несчастья часто чередуются, и судьба никогда не бывает неизменна. Может быть, боги определили не губить персидское царство, которое они в течение 230 лет вели по пути удач и подняли на величайшую высоту, а скорее всего, хотят испытать нас и напомнить нам о непрочности человеческого бытия, о чем при удаче все мало думают.

В тот день боги сражались на стороне Александра. Все уговоры и разумные доводы оказались бесполезны перед бешеным порождением Зевса, который, сверкая невиданными доспехами, летел вперед на грозном Букефале. Разве можно сражаться с раскаленной лавой вулкана, разве множество рыбачьих лодок может противостоять одному-единственному шторму? Юстин пишет, что «Александр бросался туда, где было всего опаснее, там, где были гуще ряды врагов и ожесточеннее сеча, там он всегда появлялся, всем опасностям хотел подвергать себя, а не воинов».

Страх парализовал врагов, стоящих на пути Александра. Послушаем Плутарха.

Варвары отступили прежде, чем передние ряды успели завязать бой. Яростно преследуя разбитого врага, Александр теснил персов к центру неприятельского расположения, где находился сам Дарий. Александр приметил его издалека, сквозь передние ряды персидских воинов, — Дарий стоял на высокой колеснице в середине царского отряда, рослый и красивый, окруженный множеством всадников в блестящем вооружении, сомкнувшихся вокруг его колесницы и готовых встретить врага. Однако чем ближе был Александр, тем более приходили они в смятение: гоня перед собой отступающих, разбивая строй тех, кто еще держался, он устрашил и рассеял почти всех телохранителей Дария. Только самые смелые и благородные бились за своего царя до последнего вздоха; падая друг на друга, они затрудняли преследование, судорожно вцепляясь во вражеских всадников и их коней. Это страшное зрелище развертывалось на глазах у Дария, и окружавшие царя персидские воины уже гибли у самых его ног.

Александра могли убить множество раз, а он каким-то непостижимым образом не только остался жив, но не получил и царапины в этой страшной сече. Яростно рубя мечом налево и направо, Александр пробился в самое сердце миллионной армии, и вот он недалеко от колесницы персидского царя. Дария трудно назвать трусом, ему просто не повезло с противником. Диодор описывает персидского царя в бою.

Царь персов встретил атаку неприятеля, сражаясь с колесницы: он бросал дротиками в несшихся на него врагов; воины его сражались вместе с ним, но цари кинулись друг на друга. Александр метнул дротиком в Дария, но промахнулся и попал в возницу, стоявшего рядом с царем. Воины, окружавшие Дария, громко вскрикнули: те, кто стоял поодаль, решили, что убит царь; они положили начало бегству, и за ними устремилась целая толпа. Отряд, стоявший возле Дария, вскоре был разметан. Не оказалось защитников и с другой стороны, и сам царь в ужасе обратился в бегство.

Описание этого момента битвы дополняет Курций Руф.

Говорят, что Дарий, обнажив акинак, колебался, не избавиться ли ему от позорного бегства почетной смертью, но совесть не позволила ему, возвышавшемуся в колеснице, бросить на произвол судьбы воинов, не прекращавших сражаться.