Геннадий Левицкий - Александр Македонский. Гениальный каприз судьбы

Чашу горя испили до дна народы, оказавшиеся на пути македонского царя. На них он выместил всю злобу за неудачное покорение мира. У древних римских писателей был замечательный девиз: «Ни дня без строчки!»; если перефразировать его под Александра, то получится: «Ни дня без боя!»

Одно племя выставило 40 тысяч пехоты, — все вражеское войско было сметено одним ударом. Беглецы укрылись в ближайших городах; и там их достал Александр: всех взрослых перебили, остальных продали в рабство.

«Затем он начал осаждать другой город, но был отбит большой силой защитников и потерял много македонян, — рассказывает Курций Руф о следующей военной операции царя. — Но так как он упорно не снимал осады, горожане, отчаявшись в спасении, подпалили свои дома и сожгли самих себя с женами и детьми. И поскольку сами раздували пожар, а неприятель его тушил, получился новый вид войны: жители разрушали город, враги отстаивали. Насколько война может извратить законы природы!»

Тут уже македоняне начали возмущаться поведением царя и снова плакаться на свою горькую судьбу:

Отказавшись от переправы через Ганг и следующие за ним реки, он, мол, не закончил войну, а только изменил ее. Они брошены против неукротимых племен, чтобы своей кровью открыть ему путь к океану. Их ведут за пределы звезд и солнца, заставляют проникать в места, самой природой скрытые от глаз человеческих.

Александр лишь мстительно ухмыльнулся: хотели домой — туда и веду, но никто не обещал, что путь будет легким.

Царь не только не знал жалости к врагам и македонянам, но совершенно перестал ценить собственную жизнь. Войско принудило идти царя в направлении, противоположном его цели и мечтам. Стоило ли дальше жить, когда за спиной остается непокоренная неведомая часть мира? Не лучше ли последовать совету индийского философа и умереть, когда почувствуешь, что жизнь стала хуже смерти?

Даже македоняне перестали понимать собственного царя и не столь охотно вдохновлялись его примером. Им настолько надоело воевать, что они не желали лезть в пекло вслед за царем.

Во время штурма города брахманов, по словам Арриана, «Александр первым взошел на стену, где его и увидели. При этом зрелище македонцы устыдились и со всех сторон полезли на стену».

Из Александра получился бы великолепный гладиатор, боец, каких трудно найти, но судьба капризна и любит совершать над человеком (в нашем случае, и над человечеством вообще) злые шутки. Стараниями матери он получил корону, в наследство от Филиппа ему досталось первоклассное войско и великие планы. Но увы! Природа сделала Александра не полководцем и не царем, но воином — безумно бесстрашным, но мыслящим узкой категорией простого солдата.

Он великолепен в бою, как и любой человек, выполняющий работу, предопределенную судьбой. Только в битве македоняне восхищаются Александром, забывая о перенесенных по его вине невзгодах, о тысячах загубленных товарищей, об унижениях и издевательствах, о собственных ранах, полученных в бессмысленных сражениях.

Читаем у Арриана:

Неарх рассказывает, что Александра сердили друзья, бранившие его за то, что он лично ввязывается в сражение: сражаться дело солдата, а не полководца. Мне кажется, что Александр сердился на эти речи, сознавая их справедливость; он понимал, что заслуживает порицания. И все-таки он не мог совладать с собой (так иные уступают зову наслаждений) и бросался в гущу боя: до того разгоралось у него сердце и так хотелось ему прославиться.

Битва — единственное место, где Александр был профессионалом, богом, где он достоин восхищения. Однако он не годился даже на должность сотника, ибо совершенно не замечал, что творится у него за спиной. В конце концов, вырвавшись по привычке вперед, он попал в ловушку — глупо и почти без надежды на спасение. Именно так! Произошедшее во время осады одного из городов являлось откровенной глупостью либо попыткой самоубийства, но никак не разумной храбростью.

Царь уже готовил штурм города, когда прорицатель стал его убеждать не делать этого или отложить осаду до благоприятных знамений. Жрец утверждал, что жизни Александра угрожает опасность. На это Александр ответил:

— Если кто-нибудь прервет тебя, занятого своим искусством, изучающего внутренности жертвы, я уверен, это может показаться тебе неприятным и тягостным.

Увы! Если боги хотят кого-то наказать, то отнимают разум.

Роковой штурм индийского города встречается у всех авторов, передающих историю Александра, но наиболее ярко и подробно этот эпизод описан Курцием Руфом.

Немедленно после этих слов он приказывает придвинуть лестницы к стенам и, пока другие мешкают, сам поднимается на стену. Охват стен был невелик, и зубцы не расширяли его, как в других случаях: но вокруг них броня заграждала доступ. Таким образом, царь не твердо стал, а лишь зацепился за край стены, отражая своим щитом стрелы, со всех сторон летевшие в него из башен. И воины не могли подойти к нему, ибо на них обрушивалось сверху множество стрел.

Наконец чувство стыда преодолело силу опасности, и солдаты поняли, что их промедление предаст царя врагу. Но их торопливость еще больше задерживала подачу помощи: так как каждый старался подняться скорее, они перегружали лестницы; их не хватало, и солдаты, скатываясь с них, отнимали у царя последнюю надежду. Царь стоял на виду всего войска и все же был как бы всеми покинут.

Левая рука его, отражавшая щитом удары, уже утомилась, друзья кричали ему, чтобы он прыгал к ним вниз, и готовы были принять его, когда он решился на невероятное и неслыханное дело, больше способное создать славу безрассудства, чем доблести. Он прыгнул со стены в город, полный врагов, хотя едва мог надеяться, что будет убит в сражении и отомщен; ведь он мог быть захвачен живым, не успев даже подняться.

Но он так удачно прыгнул, что сразу стал на ноги и тотчас же вступил в бой, а чтобы его нельзя было окружить, об этом позаботилась сама судьба. Недалеко от стены, как бы нарочно, стояло старое дерево, раскидистые ветви которого, покрытые густой листвой, прикрыли царя; он прислонился спиной к толстому его стволу так, что его нельзя было обойти, и стрелы, пущенные против него, принимал на щит. И хотя столько рук поднято было издали против одного, никто не осмеливался подойти ближе, а стрелы больше попадали в ветви дерева, чем в его щит. В сражении царю содействовали, во-первых, слава его имени, а во-вторых, безнадежность, всегда побуждающая искать почетной смерти.