Иван Гребенюк - На далеких рубежах

Иногда, словно очнувшись, полковник напускал на себя кажущуюся невозмутимость: небрежно откидывался на спинку кресла, брал в руки газету. Но шли минуты, нервы опять сдавали, он оглядывался вокруг, беспокойно ерзал на месте, то и дело проводя рукой по своему коротко подстриженному серебристому бобрику.

Все это не могло не привлечь внимания командира полка, и он подошел к начальнику штаба. Тот оказался не из разговорчивых. Поддубному пришлось приложить немало усилий и даже прибегнуть к дипломатической изобретательности, чтобы вызвать полковника на откровенность. Наконец после получасового разговора с длинными паузами начштаба как бы уронил:

-- Не везет мне на дежурстве.

-- Были нарушения границы и не удалось перехватить? -- сочувственно спросил Поддубный, ухватившись за неосторожно оброненную собеседником фразу.

-- Были.

-- А в чем причина? Ведь и мне придется здесь дежурить ответственным...

-- Разные причины. Вы разве не знаете всей этой сложной механики перехвата? -- уклонился от прямого ответа начштаба. И после долгой и многозначительной паузы продолжал, как бы размышляя вслух: -- Американцы не настолько наивны, чтобы начать против нас войну. Ведь они знают, что мы сотрем их в порошок своими ракетами. И если мы достигли Луны, если наши ракеты попадают в Тихом океане точно в назначенную заранее точку, то даже глупцу понятно, что ракеты упадут и на Нью-Йорк, и на Вашингтон... Куда пошлем, туда и попадут.

Полковник замолчал, так и не ответив на вопрос, почему ему не везло на дежурстве.

-- Я тоже не склонен думать, что американцы глупы, -- попытался Поддубный поддержать разговор. -- Но это смотря по тому, о каких именно американцах идет речь. Кроме дураков есть еще шальные головы -- с этим нельзя не считаться. Если эта шальная голова принадлежит, скажем, фермеру, то это полбеды, а если генералу?

Начштаба явно уклонялся от начатого разговора. А Поддубного так и подмывало спросить: "Выходит, значит, что мы напрасно коротаем ночи в подземелье, а летчики и ракетчики -- на аэродромах и стартовых площадках? Так, что ли?" Но, подумав, решил, что полковник обязательно уловил бы нотки иронии, и вместо этого сказал:

-- Современность представляется мне в таком виде: два лагеря застыли, как дуэлянты, наведя друг на друга оружие и пристально следя за каждым движением противника. И тут уж зевать не приходится.

-- Вероятно, историки, когда будут описывать худшие времена "холодной войны", так и напишут, -- согласился начштаба.

-- А теперь представьте такую картину: что произойдет, если одному из дуэлянтов померещится вдруг, что его противник занес руку? Может прогреметь выстрел, даже если просто от испуга дрогнет рука и невольно нажмет на спусковой крючок. Вот вам и война.

Они помолчали.

-- А ведь мерещилось, -- продолжал Поддубный. -- Был случай, когда американские радары приняли летящих гусей за наши самолеты? Был. А так называемые "летающие блюдца"? А изображения на экранах локаторов Луны, столь испугавшие американцев? Они -- очевидно, вы тоже читали об этом -- привели уже к бою свои ракеты и бомбардировщики. К счастью, в тот момент вышла из строя связь со штабом, а не то на обоих полушариях клубились бы уже зловещие грибовидные тучи...

У Поддубного едва не сорвалось с языка: вот о чем следует помнить, сидя за столом боевого управления КП. Но полковник и без этого сообразил, куда гнет его собеседник, и спросил с плохо скрытым раздражением:

-- Вы, часом, не с политработы пришли в полк?

-- Нет. К сожалению. Потому что политработа в армии ого какое дело! Привить солдату умение обращаться с оружием -- это не бог весть как сложно. Куда сложнее привить чувство личной ответственности за судьбу Отчизны. А это чувство -- первооснова основ. Она как почва, питающая растение. Собственно говоря, я вообще не вижу существенной разницы между командиром и политработником. Каждый командир должен быть политработником и, наоборот, политработник -- командиром. Вот у меня сидит сейчас на старте замполит. Между прочим, первоклассный летчик. И секретарь комсомольского комитета летчик, хотя и молодой, малоопытный. Я считаю так: кто бы ни был по должности воин, но ему прежде всего следует уметь стрелять по врагу. Лишь тогда эта штатная полковая единица чего-то стоит. И еще -- это уже мое личное соображение -- я заменил бы в полках всех нелетающих начальников штабов летающими.

-- Ну да, это если бы вы занимали должность министра, -- начштаба бесцеремонно поднялся с места, давая понять, что аудиенция окончена.

Сам он не был ни летчиком, ни штурманом, ни инженером, ни общевойсковым командиром. Его вынесла наверх волна войны. Однако на его мундире красовалась "птица" не то летчика, не то штурмана -- трудно угадать, так как только одно крыло этой "птицы" выглядывало из-под лацкана тужурки...

С разрешения полковника Поддубный просмотрел кальки, на которые нанесены были планшетистами маршруты полетов самолетов -- нарушителей границы. Анализ показал: экипажи этих самолетов неплохо знали места базирования наших истребителей, держались на приличном отдалении от аэродромов. Последнее нарушение границы произошло в районе аэродрома Холодный Перевал. Очевидно, это была какая-то специальная разведка.

Поддубный связался по телефону с майором Дроздовым и, убедившись в том, что на аэродроме все благополучно, пошел в комнату отдыха. Сняв с себя куртку, прилег на первую попавшую кровать и глубоко задумался.

...Начштаба дивизии -- не фигура. Это ясно. Противоречит сам себе: не верит в возможность возникновения войны и в то же время дрожит на боевом посту как осиновый лист. Не верит в успех перехвата и в то же время служит в авиации! Дрожит за собственную шкуру, боится испортить карьеру...

Поддубный мог снисходительно относиться к неучу -- его можно научить. Мог мириться с недисциплинированным -- его можно перевоспитать. Мог даже терпеть некоторое время и в определенной обстановке труса -- его тоже возможно перевоспитать, закалить -- не все же рождаются готовыми героями. А карьериста он ненавидел всеми фибрами души. Для карьериста нет ничего святого. Он печется лишь о себе, карабкается вверх, подобно жулику, черным ходом. Он трутень, тунеядец, подлец. Он только там герой, где не приходится рисковать собственной жизнью.

Карьерист -- родной брат подхалима. Не случайно ведь, когда генерал Ракитский собирался улетать, полковник Вознесенский с неуклюже скрытым лицемерием пытался уговорить его отложить свой вылет до утра. Дал понять генералу, как, дескать, он, начштаба дивизии, печется и беспокоится о своем начальстве. И вероятно, искренне был удивлен тем, что генерал, который мог бы преспокойно сидеть в кабинете, улетел ночью... Непонятен был этот риск начальнику штаба.