Василий Абрамов - На ратных дорогах

И вот пошли. Нас сразу же обступила черная непроглядная мгла. Приходилось часто высылать связных во взводы, чтобы убедиться, правильно ли они движутся, и не дать им оторваться.

Ночную тишину вдруг разорвали редкие выстрелы. Было ясно, огонь ведет секрет или караул противника.

Ильенков дал несколько очередей из пулемета, и враг замолчал. Мы поднялись и снова пошли вперед.

На опушке нас опять обстреляли. На этот раз из пулемета.

Быстро прошли открытое место и снова углубились в лес, наполненный гулом выстрелов и треском попадающих в деревья пуль. Лесное эхо усиливало звуки. Казалось, что в нас стреляют со всех сторон.

По мере нашего продвижения стрельба нарастала и наконец превратилась в сплошной, непрекращающийся гул. В темноте послышались вскрики, означавшие, что кто-то из бойцов ранен. Но лес надо пройти, и я громко подал команду:

— Вперед!

Ее повторили связные, командиры взводов и для бодрости многие бойцы.

Впереди заалело зарево пожара. Это белополяки подожгли на опушке какую-то постройку, чтобы лучше видеть, как мы будем выходить из лесу.

Я приказал двигаться ползком на опушку. Впереди, шагах в пятистах, стоял одинокий дом со службами. Горел сарай у дома. Хорошо виднелись ворота, забор и колодец с журавлем. Откуда-то из-за дома стрелял пулемет.

Задерживаться нельзя. Мы начали наступление перебежками. Но едва первые отделения выбежали на открытое место, как застрочило несколько вражеских пулеметов и по опушке начала бить артиллерия. Вырвавшиеся вперед залегли шагах в пятидесяти, остальные задержались в лесу.

Ясно, что, если продолжать наступление по пристрелянной противником местности, нас могут перебить, как куропаток. Я приказал отойти шагов на двести — триста, чтобы затем возобновить атаку в другом месте.

Когда отошли и отдышались, помощник заметил:

— Что-то давно не слышно латышей.

В самом деле, справа от нас была полнейшая тишина. Посланный связной вернулся, не найдя латышского батальона. Выходит, в лесу мы одни. А может, латыши затаились и связной не нашел их? Я пожалел, что в отряде не было подготовленных разведчиков. Сейчас они особенно пригодились бы.

Надо дождаться рассвета и выяснить обстановку. Отвел отряд еще немного назад и приказал занять оборону.

Когда, казалось, пропала вся надежда на взаимодействие с латышами, от них неожиданно явился связной и доложил, что батальон находится в лесу правее и позади нас. До утра он наступать не будет.

Мы с Бедиком обошли свои боевые порядки.

Остановились возле пулеметчиков. Те расположились в большой яме, прикрытой кустами.

— Оставайтесь с нами, товарищи, — пригласили пулеметчики.

— И правда, отдохните часок, я пока подежурю, — предложил Ильенков.

Бывает, что усталость валит человека с ног. Ему адски хочется «просто лечь» и вытянуться. Так случилось в этот раз и со мной. Прилег я и сразу будто куда провалился. Приснилась река Онега. В лодке я, моя жена, Вася Потапов, учитель Иван Емельянович. Мы поем веселые песни. Потом Вася начинает свою любимую «Накинув плащ, с гитарой под полою» и срывается. Пробует еще раз и снова «пускает петуха». Песню затягивает Иван Емельянович, но кто-то ему мешает. Я сквозь сон слышу, как этот «кто-то», прерывая учителя, несколько раз повторяет: «Где командир отряда?» «При чем тут командир, когда надо петь?» — думаю я, но сильный толчок заставляет очнуться. Еще раз уже более отчетливо слышу:

— Где командир отряда?

Предо мной связной. Он сообщает, что латыши отошли, а белополяки обходят отряд.

Быстро вскакиваю. Близится рассвет. На пулемете, с которого я только что поднял голову, покоятся еще три головы — Бедика, адъютанта и Ермакова. Ильенков, обещавший дежурить, крепко спит в обнимку со вторым пулеметом. Кругом тишина, но она обманчива, ее в любую минуту может разорвать грохот выстрела.

Надо отходить. Бедик, адъютант и Ермаков побежали искать взводы. Ильенкову приказываю прикрывать отряд. Сам Громко начинаю звать Петрунькина, Воронина и Петрова. Они отзываются, только голос Петрунькина доносится слабо.

Скоро явились посыльные от Воронина и Петрова, доложили, что их взводы начали отходить. А с Петрунькиным связи нет. Отошли и пулеметчики. Все в сборе, кроме взвода Петрунькина.

Оставив за себя Бедика, я с отделением Ерофеева и Ильенковым пошел на старое место искать утерянного комвзвода. Наконец он отозвался:

— Я Петрунькин!

Кричу ему:

— Петрунькин, отходите к нам!

Через несколько секунд слышим:

— Петрунькин, оставаться на месте!

Какое странное эхо! Не можем понять, что за чертовщина. Снова, еще громче кричу:

— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю отходить! И опять кто-то вполне явственно повторяет;

— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю оставаться на месте!

— Голову морочат беляки, товарищ командир! — сообразил Ерофеев. — Так Петрунькин может попасть в плен, в лесу не узнает вас.

— Сейчас узнает, — говорю ему, а сам кричу: — Отходи, Петрунькин, а то в Рославль к дочке не попадешь!

Командир взвода уши нам прожужжал, рассказывая о своей восьмимесячной дочурке. Теперь я этим воспользовался и сразу же услышал ответ:

— Понял. Отхожу!

Вскоре взвод Петрунькина подошел, и отряд вернулся в исходное положение. Заняли оборону невдалеке от леса. Латышский батальон окапывался правее нас в поле.

К нам приехал комиссар дивизии, сделал разбор ночного боя. Он признал, что в целом ошибок с нашей стороны не было. Если судить по конечному результату — мы возвратились в исходное положение и понесли потери, — то бой следовало бы оценить как неудачный. Но нельзя забывать и другого — не подготовленный к ночным действиям отряд продвинулся с боем на три версты и заставил белополяков очистить лес, а затем, находясь уже в полуокружении, благополучно отошел. В заключение комиссар поставил перед нами задачу овладеть деревней Лезинишки.

Наступать днем по открытой местности на противника, сильно укрепившегося, явно безрассудно. И мы решили использовать для захвата деревни опыт своего первого ночного боя. Это нам блестяще удалось.

Ермаков привел двух пленных. Мне очень хотелось с их помощью получить ответ на вопрос, мучивший еще со дня боев у города Диены. Проведя многие месяцы мировой войны в окопах под Варшавой, русские солдаты сдружились с польскими крестьянами. Мы находили с ними много общего. Они так же бедствовали на крохотных клочках земли, окруженных большими и малыми поместьями магнатов. Поэтому я никак не мог себе представить простых людей Польши в роли нашего противника. Мне непонятно было, что заставляет их сейчас, в 1919 году, выступать с оружием в руках против братского народа, который выгнал своих панов-помещиков, уничтожил власть буржуазии?