Георгий Иванов - Избранные письма разных лет

Да, в последней книжке нам обоим очень понравился Елагин. Кроме последней строфы, в которой подъем скисает [380]. Но все-таки очень хорошо. Таланту в нем много. Но вот «в университете не обучался», как говорили у нас в цехе.

При случае передайте от меня Маркову искренний привет. Он мне и стихами («Гурилевские Романсы» — в «Опытах» слабо [381]) и обмолвками в статьях очень «симпатичен». И, передавая привет, спросите заодно, какие мухи е-ся в его голове, когда он преподносит, да еще в виде «афоризмов», галиматью вроде:

<���Дальше в письмо вклеен вырезанный печатный текст:>

«Пиковая дама» написана во Флоренции [382]; «Мертвые души» — в Риме. — Да, но не эмигрантами.

Это что же «не та» «Пиковая дама», как не тот Юрий Милославский [383]? И Ди-пи [384]надо бы знать, что Пушкин, хотя «…и был он камергер» (строчка из Эренбурга! [385]), но заграницу Николаем не выпускался.

Или

<���Дальше также вклейка:>

Пушкин только начал переводить (несколько строк) отвратительную Вольтерову «Девственницу», но бросил. Гумилев продолжил, и его хватило на целую песнь. Кузьмин довел до конца весь перевод.

Мера внутренней поэтичности.

Довели «до конца» Адамович и я — кажется, я 12 песен, а Адамович 10. Гумилев обожал «Девственницу» — отдал он нам ее за недосугом, «оторвал от сердца», как выразился отдавая. Гумилев принес нам ее, т. е. заказ на перевод, в качестве подарка на новоселье «моим лучшим переводчикам» и даже обиделся, когда мы недостаточно ликовали и благодарили [386]. У меня в сгоревших в Биаррице книгах было первое издание, где ясно было сказано, кто, что и сколько перевел. Потом было еще издание. Уже без наших фамилий, просто «под редакцией М. Лозинского» [387]. Но откуда взяли Кузмина (да еще с ь, что тоже надо знать). Кузмин бил поклоны по всем богомольням, ненавидел всякое кощунство и «Девственницу» презирал, вероятно, не меньше Маркова.

Скажите ему, т. е. Маркову. Нежно — он заслуживает нежности. Пусть остерегается впредь. А то получается на его примере — как в его же третьем афоризме:

<���Дальше вклейка: >

Разница между парижскими и «новоэмигрантскими» поэтами и писателями: первые искали самого главного в себе, в мире, в искусстве; вторые уверены, что они и есть самое главное.

И что за занятие писать афоризмы! Лейб-гусара полковника Ельца все равно не переплюнешь. М. б., читали в свое время: «Смерть есть тайна, которой еще никто не разгадал». И рядышком: «Разбить бидэ — быть беде». С портретом автора в ментике и с посвящением моему другу принцу Мюрату [388]. Куда уж тут тягаться.

Пишу я Вам что попало, но, как видите, с явным стремлением подразить блеску Ваших писем. Разумеется, получается не то. Но и старанье тоже считается. Сколько великих людей и великих произведений взошло на одном стараньи. Вся (почта) — блестящая — французская литература живой пример. Давно ли Вычитали Флобера? Я вот сейчас перечитываю: один пот, а, в общем, ведь «весьма недурно».

Ну, ну — что это Вы напише<���те> об «Атоме» и вообще. Жду с чрезвычайнейшим интересом. Только не откладывайте — напишите. Что желаете, как желаете — это и будет хорошо. Зинаида [389], которую я обожаю, писала вообще плохо. Говорила или в письмах — иногда все отдать мало, такая душка и умница. А как до пера — получается кислая шерсть. Кроме стихов. Я тщусь как раз в своих новых воспоминаниях передать то непередаваемое, что было в ней. Трудно.

«Атом» должен был кончаться иначе: «Хайль Гитлер, да здравствует отец народов великий Сталин, никогда, никогда англичанин не будет рабом!» Выбросил и жалею. Так же как жалею, что не вставил песенки

которую Вы, кажется, знаете. Эпатажа, пожалуй, немножко пер<���епугался?> Но ведь в 1937 году, заметьте, когда Миллера [391]и в помине не было. «Заимствовал» же я многие «образы» — мертвая девочка и пр. — у бессмертного Ал. Ив. Тинякова-Одинокого [392], сотрудника «Весов» [393], члена Союза русского народа, потом члена коллегии Казанской че-ка. Я его поил водкой, а он изливал душу. Очень было любопытно и органически-неподдельно. Были, вперемежку, и стихи:

Я ужасно хочу написать свои воспоминания, потребность чувствую. Помру и сколько «подробностей» помрет со мной. Но то да се. И по-видимому на Чех<���овское> Издательство надежды мало.

Ну спасибо «за яблоки» [395], они еще едут. Когда последний срок , чтобы дослать стишки.

Ваш всегда

Жорж.

Отправить письмо (надо взвесить) — настоящий подвиг: надо ползти далеко по жаре и потом торчать час в узкой комнатушке, набитой голыми оболтусами, пока соберешься. Одновременно с письмом попытаюсь отправить от И. В. Ольге Андреевне маленький флакончик. Объяснение: 1) маленький в виде пробы — дойдет ли, 2) это духи, которые — точно такие, без всяких изменений продают в Париже в кутюрных [396]домах за агромадные тыщи. Для местного жителя же по цене скромной. Если дойдет и подойдет — чем богаты, тем рады — будем снабжать.

Ж.

Целую руки Ольге Андреевне. Жена же моя спит в саду. Так я ее не трогаю.

8 августа <1955>

41 в тени

Дорогой Роман Борисович,

Пришли вместе посылки и Ваше письмо. Бурная благодарность за нестоящий флакончик нас потряслa. [398]Да, вот они настоящие джентльменские манеры. А мы хамски ноншалантно <���Небpежно (от фp. nonchalant).> принимаем Ваши благословенные дары. Да еще сообщаем – это узко, это чересчур широко и т.д. Утешаюсь тем, что все равно "бледны все имена и стары все названья – могу ли передать твое очарованье" [399]. Костюм первоклассный, a синяя куртка восхитительна. Подозреваю, что Вы из высшей деликатности, свойственной, очевидно, Вам – нарочно продрали маленькую дырочку, чтобы мне не так было совестно. Как Уальд [400], заказавший нищему платье у своего портного с двумя гармоническими заплатками, для очистки совести.

Присланные мне вещи чудные и доставили мне очень большое удовольствие. Но никакого сравнения все-таки с пестрой кофточкой и бусами, которую Вы сняли с графской дамы [401]для известного политического автора [402]. Этот автор буквально от них в раже – надевает, снимает, опять надевает, вертится во все стороны, всем показывает, дает щупать, смотреть насквозь и т.д. Попали ими в самую цель. Благодарю Вас за них и за него – т.е. за вещи и за автора. Последний ужо соберется и сам отпишет Ольге Андреевне и Вам. Очень интересно насчет Вашей манеры писать. У меня нет, увы, никакой манеры. Все написанное мною в прозе хорошо – т.е. относительно хорошо после долгого вылизывания и пота. После долгого старания иногда достигаю эффекта кажущейся легкости и непосредственности. Написав, не соображаю, что хорошо, что плохо. Царя в голове не имеется. Мысли возникают из сочетаний слов. Вообще я в сущности способен писать только стихи. Они выскакивают сами. Но потом начинается возня с отдельными словами. Удовольствия от писания вообще не испытываю ни "до", ни "после". Знаете анекдот: доктор, дайте средство, чтобы не беременеть. Стакан холодной воды. До или после? Вместо. Это, впрочем, ни к селу ни к городу. И Вы еще лестно отзываетесь о моих "блестящих" письмах. Это опять Ваше джентльменство. От жары я стал идиотом. Только и жив, что отпиваюсь вином со льдом, а ем <-> ни черта. Это мне очень вредно, но других средств не нахожу. Если не заниматься высокими делами, то все-таки здесь изумительно хорошо. После нашей адской жизни последних лет.