Йоханнес Штейнхоф - Мессершмитты над Сицилией.

— Нам лучше посмотреть на Трапани, возможно, в последний раз. А затем мы поедем и проведем оставшееся время дня с командиром итальянской группы.

Он поехал по пыльной дороге, зигзагом уходящей вверх, и остановился перед Порта Трапани.

В этом месте, у скалистой вершины, дорога делала широкий поворот. Стена массивных камней образовывала парапет, на котором в этот час собралось большое число людей, чтобы насладиться великолепным видом. Из бельэтажа этого роскошного амфитеатра зрители могли наблюдать за трагическими событиями, происходившими внизу. Они не были непосредственно вовлечены в них, потому что это маленькое орлиное гнездо не имело никакого стратегического значения, и находились здесь в относительной безопасности. Тем не менее, процесс, которому они являлись свидетелями, был историческим. Руины разбомбленного аэродрома символизировали не только конец немецкого присутствия, но и постепенное разрушение их родины. Ясно, что союзники старались ограничиваться атаками только военных целей и лишь в недавних налетах на Мессину отошли от этого принципа. Здесь, в Трапани, были единичные случаи, когда их бомбы опустошали деревни или кварталы города, примыкавшие к аэродрому, это происходило лишь в том случае, когда наши истребители или интенсивный огонь зенитной артиллерии сбивали их прицел.

Многие жители Трапани нашли убежище в маленьком горном селении. Теперь прохладным вечером они вышли из зданий вместе с детьми всех возрастов, чтобы подышать воздухом, и на узких дорожках царило оживление. Люди стояли группами, разговаривая и жестикулируя, но происходило это не так, как обычно. Они более или менее привыкли к войне в воздухе и быстро возвращались к своим обычным занятиям, несмотря на постоянную угрозу налетов. Однако теперь в их разговорах отражалась возраставшая напряженность, на их лицах ясно читалась тревога. Они ощущали, что назревают изменения, переход к новому положению вещей. И предстоящие дни, в которые это должно случиться, были полны угрозы. Судьба их зданий, деревень и фактически всего острова достигла переломного момента. Их город должен был стать полем битвы. Окажутся ли победители гуманны? Наступят ли, наконец, мир и покой? Слухи стремительно распространялись среди этих непостоянных людей, всегда готовых поверить в самое невероятное, если это было достаточно убедительно им представлено. Когда мы пошли вниз по дорожке, разговоры стихли. Одни смотрели на нас враждебно, другие поворачивались спиной, но главным образом на лицах читался бесстрастный фатализм.

Дом, в котором командир итальянской группы расположил свой штаб, находился на краю маленького парка с руинами горного замка. Воздух внутри был освежающе прохладен, поскольку толстые стены вестибюля не позволяли проникнуть жаре. Красочная плитка на полу и ценные гобелены создавали у каждого впечатление, словно он вошел во дворец. Через стеклянные двери в дальнем конце зала открывался великолепный вид на бухту, лежащую у подножия горы.

Полковник встретил нас в гостиной. Это был человек, обремененный огромным весом собственного тела. Когда он, спросил я сам себя, в последний раз держал руки на штурвале? Он сопел и тяжело дышал, выливая на нас поток комплиментов и бессмысленных знаков внимания. Не давая нам времени ответить, он в восточном стиле хлопнул руками и приказал официанту, появившемуся в дверном проеме, подать в столовую кофе. Затем подвел меня к окну и, раскинув руки, прокричал с энтузиазмом:

— Разве не великолепный вид?!

В этом я мог с ним согласиться. Когда мы сели за низкий стол, я почувствовал некоторую симпатию к этому человеку. Он время от времени умоляюще смотрел на меня, как будто надеясь, что положение вещей изменится к лучшему в результате моего посещения. Он сообщил мне, что недавно разговаривал со штабом своего армейского корпуса в Корлеоне — лично с генералом, которому рассказал о храбрости летчиков-истребителей перед лицом превосходящих сил врага. Но он также пожаловался, что им и его группой пренебрегали, поскольку никто не сообщал ему о ситуации и не предупреждал о подходе противника. Его телефон — тут он показал на древний итальянский полевой телефон в деревянной коробке, стоящей на покрытом картой столе, — был единственной связью с его армейским корпусом и вышестоящим командованием. Радиостанция, предназначенная для поддержания контакта с командованием его военно-воздушных сил, была старой и фактически бесполезной. Требовался целый день, чтобы подтвердить радиограмму, так что его информация всегда была устаревшей на сутки. Майор Висконти, продолжил он, «превосходный человек, действительно превосходный человек», убедил его попросить нас о помощи. Висконти был в отчаянии, бесконечно наблюдая, как немецкие истребители вовремя взлетают или покидают их аэродромы перед появлением бомбардировщиков.

Какие средства мы использовали, хотел знать полковник, чтобы обнаружить приближение врага? Он говорил так, словно предполагал, будто мы владеем сверхъестественными тайнами. Затем он спросил, готовы ли мы включить группу в Чинисии в нашу систему связи.

После этого он принялся неистово дуть в трубку телефона, чтобы продемонстрировать нам, как связывается с командованием. Ему не повезло, поскольку связи действительно не было; очевидно, линия была снова перерезана. После нескольких минут бесплодных усилий он отчаянно поднял глаза к небесам и покорно положил трубку.

Я обещал ему свою немедленную помощь и предложил связать командный пункт Висконти с моим для того, чтобы его группа могла получать своевременные сообщения не только от нашего отделения радиоперехвата на горе Эриче, но также и от пеленгаторов около Марсалы.

Конечно, этой договоренности следовало достигнуть неделями раньше, но мы были слишком заняты восстановлением эскадры после поражения в Тунисе, чтобы принимать во внимание проблемы наших итальянских союзников. В свою очередь, итальянцы, возможно, были слишком гордыми, чтобы попросить о помощи. Мне пришло в голову, что они, так или иначе, все еще жили реалиями Первой мировой войны. Встреча с полковником подтверждала мое впечатление о том, что итальянские командиры не сумели полностью понять технические аспекты этой войны, потому что были слишком старыми и больше неспособными действовать ни умственно, ни физически.

Я попробовал втолковать полковнику, что, хотя мы предпримем меры, чтобы все было сделано, это принесет мало пользы, так как враг уже на острове и наши аэродромы фактически уничтожены, следовательно, мало или вообще нет проку от планирования общих действий в воздухе. В этом месте разговора я был готов сообщить ему, что мы готовились покинуть остров и что двое из нас, гауптман и я сам, всю вторую половину дня провели в подготовке к эвакуации наиболее важной части моей эскадры — ее людей. Однако что-то помешало мне сказать ему правду. Он все еще имел связь со штабом своего армейского корпуса — и в этом отношении был в более выгодном положении, чем я, — кто-то мог бы сообщить ему, может ли он оставить свой пост, или же уведомить его, что он должен сдаться американцам.