Йоханнес Штейнхоф - Мессершмитты над Сицилией.

Типичное сообщение было таково: «Говорит отделение связи на элеваторе — стая истребителей и бомбардировщиков над Питомником». А вечером мы могли услышать: «До завтрашнего утра. Пожалуйста, возвращайтесь снова».

16 декабря Красная армия прорвала итальянские и румынские позиции на Дону. 6-я танковая дивизия — авангард деблокировочных сил — остановилась. Атаки на земле были прекращены, и операция «Зимний шторм», с которой мы связывали такие большие надежды, ничего не принесла. Вечером того же дня, летя в северном направлении вдоль железнодорожной линии, я заметил длинную колонну танков, окрашенных в белый цвет, на которых сидели солдаты в белых меховых куртках. Я опустился пониже, чтобы идентифицировать их, и неожиданно был встречен мощным градом пулеметного огня. К своему ужасу я понял, что это русские танки и что они на высокой скорости двигались на юг, в направлении нашего аэродрома в степи.

Я дважды атаковал их, израсходовав весь боекомплект, и запросил по радио помощь. Мы сделали все, что смогли, но, я полагаю, едва ли произвели впечатление на те танки «Т-34».

Пока атаковали их, мы могли слышать в наших наушниках голос связиста на элеваторе, который с короткими промежутками и почти шепотом повторял: «Говорит элеватор Сталинграда. Вы слышите меня? Пожалуйста, ответьте». Но никто не отвечал ему. Той же самой ночью мы поспешно перелетели на передовую взлетно-посадочную площадку, расположенную южнее.

* * *

В течение всего обеда маленький англичанин чопорно сидел на стуле. Он не пил ничего спиртного. Время от времени, пытаясь рассеять неловкость, кто-то задавал ему вопрос на ломаном английском, на который он вежливо отвечал: «Да, сэр» или: «Нет, сэр». Его канадский компаньон сначала ограничивался редкими глотками, говоря всякий раз «cheer», когда кто-нибудь поднимал свою рюмку в его сторону. Но позже начал пить всерьез, в то время как Толстяк, не моргнув глазом, продолжал пополнять его рюмку. Перед ним поставили маленький стакан с бренди, и он проглотил его залпом, когда я поднял свою рюмку, чтобы выпить за его здоровье.

Гёдерт шаткой рукой потянулся за бутылкой красного вина, но Кёлер убрал ее за пределы его досягаемости.

— Вы пьете больше, чем можете. Лучше попросили бы у Толстяка крепкий кофе.

— Я трезв, как холодный камень, — печально пробормотал Гёдерт, опрокинув правым локтем рюмку, оставившую на столе большую лужу красного вина, которая постепенно начала впитываться в скатерть.

— Бахманн, пленным лучше пойти обратно, — сказал я и попрощался с ними кивком, на который они ответили улыбкой.

— Пойдемте, парни, — произнес Бахманн, ведя этих двоих к двери, где они на мгновение остановились, чтобы пожелать нам спокойной ночи.

Комната была заполнена дымом сигарет. Мы сидели на плетеных диванах и стульях, в рубашках, расстегнутых на груди и с закатанными рукавами, вытирая тыльной стороной ладони пот с наших лиц. Время от времени булькала бутылка, наполняя наши рюмки. Через закрытые ставни слышались гул двигателей «Веллингтонов» и с нерегулярными промежутками глухие разрывы.

Никто не обращал внимания на неприцельную бомбежку. Вероятность того, что бомба попала бы в виллу, была столь ничтожна, что казалась абсурдной. Мы стали необычно безразличными ко всему, слабо интересуясь, например, тем, что происходило на родине. Здесь события следовали друг за другом настолько быстро, что ни у кого не было времени думать о них, и один день мог показаться длиной в год. Кто мог сметь думать о завтрашнем дне и строить планы на будущее? Мы привыкли к пустому ритму войны и жили только до следующего вылета, до вечерних вылетов или, самое большее, до следующего утра. Что мог принести следующий день, было для нас совершенно безразлично, время между настоящим и будущим казалось нам вечностью.

Мы все настолько привыкли к Фрейтагу и его манере верховодить, что его отсутствие наводило на нас уныние. Мы не удивились, если бы он все еще был жив, сумел ли он сохранить свободу после приземления на парашюте или попал прямо в руки американцев? Мы бесконечно строили предположения относительно этого, но я чувствовал, что надежды мало. Во время подобных вечеров Бахманн и Штраден были неразлучны. У них неизменно находилось много чего сказать друг другу в ходе своих бесед шепотом, и тем самым они мало способствовали общему разговору. Был Фрейтаг, который задавал тон. Теперь Штраден также покинул нас — был ранен и эвакуирован. Бахманн отошел в угол и молча сидел там, потупив взор. Выглядело это так, словно он пытался создать расстояние между собой и нами, хотел остаться один, по крайней мере этим вечером. Беседу фактически монополизировал Кёлер. Его тон был саркастическим и резким, и Гёдерт, сидящий около него, акцентировал дикие замечания своего компаньона выразительными кивками. Он выглядел больным, и его веки покраснели от спиртного или, возможно, от усталости. Периодически Кёлер разражался истерическим смехом.

— Мы презираемы, парни! Вы не надрываетесь от хохота? Презираемы всеми другими истребителями. Гёдерт презираем, — вы слышите это, Гёдерт? Они презирают вас. И Фрейтага также, если он все еще жив. Если он мертв, конечно, он герой, презираемый герой. Единственный хороший летчик-истребитель — это мертвый летчик-истребитель…

Внезапно взорвался Бахманн.

— Заткнитесь! — огрызнулся он. — И не ведите больше подобных разговоров. Разжалование и направление на Восточный фронт в качестве обычного пехотного подразделения — лучшее, что мы можем ожидать, — если, конечно, они оставят нас вместе.

— Вы не знаете главного, — резко ответил Кёлер. — Вы не знаете, что они делают с трусами. Отправят в дисциплинарный батальон вместе с другими вашими добрыми малыми — наскоро обвиненными людьми, дезертирами, пораженцами. Они также посылают туда настоящих преступников, чтобы хоть как-то использовать их. И сектора, в которые они пихают вас, всегда действительно смертельные. Фактически единственное различие в том, что вместо того, чтобы отдыхать на своей заднице в кресле пилота, вы лежите в навозе со своим короткоствольным ружьем…

Настало время положить конец этому разговору. Преднамеренно громким и официальным тоном я спросил:

— Гауптман Кегель, какие у нас на завтра приказы?

Кегель, сразу все поняв, поднялся и бодро ответил:

— Мы потратили часы, чтобы установить радио — и телефонную связь с инспектором истребительной авиации или штабом воздушного флота. Но пока без успеха, господин майор. Несомненно, мы должны будем завтра на рассвете вылететь на разведку, вероятно, к мысу Бон, Пантеллерии, Мальте и к плацдармам десанта…

Он продолжал обсуждать в деталях то, что мы могли бы и должны были сделать на следующий день, когда я показал жестом, чтобы он остановился. Я встал и пошел к двери, ведущей в мою комнату. Закрывая за собой дверь, я увидел, что Бахманн и Гёдерт заснули.