Йоханнес Штейнхоф - Мессершмитты над Сицилией.

Если британские ночные бомбардировщики теперь долетали до Данцига, то и американцы не успокоятся, пока не пошлют туда днем свои огромные армады. Рейхсмаршал снова разъярится и возложит вину на истребителей. Несчастные уцелевшие будут бродить среди дымящихся гор щебня в поисках своих детей и родственников. Затем, с больным сердцем и истощенные, они устало вернутся к бесконечной рутине своих фабрик и контор.

Бои на равнине западнее Катании, должно быть, к настоящему времени достигли Джербини. Сегодня вечером должен был быть выброшен парашютный десант, чтобы задержать наступление союзников и позволить как можно большему числу людей пересечь Мессинский пролив.

В Фодже мы тоже не нашли бы покоя. Тяжелые бомбардировщики начнут атаки на материк, как только падет Сицилия.

Ничего не осталось от того странного влечения, которое почти навязчиво тянуло нас к воздушному бою, сначала над Ла-Маншем, а затем в России. Рыцарское поведение, ассоциировавшееся с воздушной дуэлью, готовность снова и снова принимать вызов уступили место ощущению уязвимости, и удовольствие, которое мы когда-то получали от боя, как от спортивного поединка с равным соперником, ушло в далекое прошлое.

В человеке, не имеющем фактически никаких шансов на выживание, растет разочарование и ожесточение, и он не склонен сорить словами. Но наш сарказм принял формы, непонятные тем, кто не был так уязвим. Выделяя себя как нечто большее, чем «орудие разрушения» (и обманываясь в этом!), истребители стали гордыми, почти высокомерными, в чем могли сравняться только с другими летчиками, да разве еще с десантниками или подводниками.

Они теперь редко вспоминали о «конечной победе» и о последующих за ней днях. Им также был противен пафос газетных статей о фронте. Помпезность журналистской пропаганды вызывала уничтожающие комментарии. Они больше вообще ни во что не верили. Неужели это начинающееся пораженчество, спрашивал я себя.

Внезапно мы услышали наверху шум двигателей бомбардировщика. Мгновенно разговоры вокруг столов прекратились, но, как только шум стих вдали, небольшая площадь снова заполнилась звуками голосов. Красное вино было крепким, и, слегка захмелев, я поднялся и вышел из ресторана, чтобы пойти наверх, в свою комнату. Из зеркала на меня смотрело незнакомое лицо, желтое и вытянутое.

Когда я выключил свет, темнота показалась такой плотной, что я почувствовал своего рода страх. Но льняные простыни были очаровательно прохладны и приятно пахли мылом. Постепенно меня охватило ощущение абсолютной безопасности.

Ранним утром я должен был вылететь в Бари, чтобы выяснить, в достаточном ли количестве туда прибыли новые машины с заводов. В Фодже Бахманн должен был провести необходимую подготовку для наших поисков аэродрома. Нам крайне необходим был новый «физелер-шторьх». Мне самому не нравились огромные желтые пшеничные поля около Кротоне, так как они находились в районе распространения малярии. Кроме того, там стояла невыносимая жара, и пыль, поднимавшаяся при взлете, выдавала бы наше местоположение.

В лесистом, горном районе Сила, к востоку от Козенцы, который находился на высоте более 1000 метров, на пастбищах, как предполагалось, имелись большие отрезки необработанной земли, которые мы могли бы превратить в передовые взлетно-посадочные площадки. Лес обеспечил бы хорошую маскировку для наших «Me».

Я надеялся, что среди самолетов в Бари будет достаточное количество «канонерских лодок» — модификация, которая в дополнение к 20-мм пушке, стреляющей через втулку винта, имела еще две, установленные в контейнерах под плоскостями.

Было удачей, что эскадра еще имела в Фодже несколько автомобилей. Мы могли отправиться на склады и получить палатки, инструменты и грузоподъемные механизмы, новые двигатели — тысячу и одну вещь, чтобы заменить то, что было уничтожено лишь сегодня утром.

И снова нам не дадут никакого времени, чтобы прийти в себя. Разве что пару дней в Фодже, чтобы выспаться и выкупаться в бухте Манфредонии.

Мы должны были практиковаться в атаках на «Крепости». Приближаясь на встречном курсе, мы должны были держаться друг к другу плотно, крылом к крылу, пока силуэт бомбардировщика не окажется точно в прицеле…

Двадцать пять лет спустя [131] Книга была написана Штейнхофом в 1968 г. и впервые опубликована в 1969 г. в ФРГ под названием «Мессинский пролив: Дневник командира эскадры» («Die Strasse von Messina: Tagebuch des Kommodore»).

Прошло более двадцати пяти лет с момента высадки союзников на Сицилии. Болезненные раны, причиненные, в те дни, когда бомбы, подобно дождю, падали вниз на сражающихся солдат и гражданское население, теперь излечены. Для союзников высадка означала принудительное открывание двери (в Европу), но для нас, немцев, это был не более чем этап, — и, возможно, решающий, — на пути к поражению, на дороге, на которой другими промежуточными этапами были Сталинград и Тунис.

Почему я почувствовал желание подробно описать этот короткий эпизод войны, которая продолжалась пять с половиной лет? Это был эпизод, занявший лишь 12 страниц журнала боевых действий моей эскадры, эпизод, который был в тени больших сражений и поражений войны.

События тех дней оставили глубокий отпечаток в моей памяти, несмотря на то что война не предоставляла никакого времени для воспоминаний или для размышлений о прошлом. По сравнению с тем, что последовало затем, действия на Сицилии кажутся незначительными. Моя эскадра вместе с армией отступала вверх по Апеннинскому полуострову, в течение нескольких дней перелетела во Францию, чтобы «отразить вторжение», была направлена в Румынию, чтобы сдержать русское наступление, и затем переместилась в рейх, где ее последней задачей стала защита Берлина. Эта одиссея должна была закончиться русским пленом.

Эскадра сохранила свою идентичность, но командиры групп, эскадрилий и пилоты были либо убиты в бою, либо заменены, подобно Штрадену, Кёлеру, Гёдерту, Бахманну и многим другим. Никогда в мои намерения не входило написание военных мемуаров, и при этом я не испытывал когда-либо желания внести оригинальный вклад в документы и историю войны. В годы после мая 1945 г., сначала занимаясь росписью глиняной посуды, а затем в качестве младшего рекламного сотрудника, я вел далекое от героического и во многом нудное существование обычного служащего. Вместо полетов на стремительном истребителе я теперь крутил ручку счетной машины или диктовал деловые письма. Но воспоминания, которые постоянно всплывали во мне, были не о больших воздушных сражениях и победных наступлениях. Скорее мои мысли останавливались на днях, проведенных нами на Сицилии. Возможно, это было из-за исключительного характера событий, которые имели место там и которые произвели на меня такое впечатление, — исключительных, потому что перед нами стояла задача, которая не могла быть выполнена. Именно тогда я понял, что наступил поворотный момент и что мы на пути к окончательному поражению.