Фрэнк Заппа - Настоящая книжка Фрэнка Заппы

Что действительно не противоречило традиции на том альбоме — подход к гармонии, стиль вокала и его тембр, а также простота большинства долей такта. Разумеется, тексты некоторых песен находились на уровне ниже монголоидного, но это всего лишь правило, доведенное до крайности.

Давайте, блядь, разберемся! Это что, песня о резиновой спринцовке? Некоторые воспринимают подобные тексты серьезно!

Явные подсказки в альбоме тоже имеются. Например, во время затухания «Фонтана Любви» слышны первые ноты «Весны священной». В одной песне фоном идет речитатив из «Земного ангела», который накладывается на речитатив из другой песни, и так далее.

Сатира в «Рубене» действовала на двух-трех уровнях. Я терпеть не могу «любовные песни». По-моему, в Соединенных Штатах отчасти потому так скверно с душевным здоровьем, что люди воспитываются на «любовных песнях».

Допустим, в детстве вы слушаете все эти «любовные песни». Родители вам правду о любви не рассказывают, да и в школе вы о ней толком не узнаете. Нормы поведения вы в основном черпаете из какой-нибудь идиотской любовной песни. Из-за такого подсознательного воспитания вы стремитесь к воображаемой ситуации, которая для вас никогда не наступит. Те, кто всю эту мифологию принимают за чистую монету, всю жизнь чувствуют, что их как-то надули.

По-моему, верх цинизма в некоторых рок-н-ролльных песнях — современных особенно — это как в них поется: «Давай займемся любовью». Какому недоумку вздумается нести такую околесицу в реальном мире? Можно ведь сказать «пойдем поебемся» или, на худой конец, «пойдем заполним пробел» — но если хочешь пробиться на радио, надо говорить «давай займемся любовью». Ввиду изменения контекста, в котором употребляется в песне слово «любовь», возникает семантическое искажение. А чушь о любви как «романтическом понятии» — особенно в текстах впечатлительных авторов-исполнителей — подталкивает слушателя к скверному душевному здоровью.

К счастью, в последние пять-шесть лет тексты песен важны все менее, ибо представители «арт-рока» и «новой волны» специализируются на текстах «внеоценочных» и «намеренно нелогичных». Люди перестали вслушиваться в текст, тот превратился всего лишь в «голосовые шумы определенной тональности».

В 1966-м и 1967-м годах Полицейское Управление Лос-Анджелеса и полиция округа развязали войну с голливудскими хиппарями. Каждый выходной устраивалась облава (без ордеров и обвинений) на людей, что гуляли по бульвару Сансет. Их запихивали в полицейский автобус, везли в центр, весь вечер держали заложниками, а потом отпускали — и все потому, что у людей были ДЛИННЫЕ ВОЛОСЫ.

Заведения, где эти люди обычно ели («Бен Фрэнк» на Сансете и «Кантерс-Дели» на Фэйрфакс), находились под постоянным наблюдением. Городские власти угрожали отобрать у Элмера («Виски-гоу-гоу») Валентайна разрешение на продажу спиртного, если он не прекратит ангажировать длинноволосые команды. В Голливуде стало негде работать.

В 1967 году мы с Гейл перебрались в Нью-Йорк — работать в театре «Гэррик» на Бликер-стрит. Сначала, еще не подыскав квартиру, мы остановились в гостинице «Ван Ренсселер» на Одиннадцатой улице. Жили мы в тесной комнатушке на одном из верхних этажей. За столом у окна я работал над оформлением конверта для альбома «Совершенно бесплатно». Помню, номер был такой грязный, что никак не удавалось уберечь рисунок от сажи.

Питались мы кофе с бутербродами из «Смайлерс-Дели» за углом. Было так холодно, что молоко в пакете на подоконнике снаружи несколько дней не портилось (правда, пакет покрывался сажей). «Фагз», которые в то время тоже работали в Виллидже, пытались организовать кампанию протеста против Объединенного товарищества Эдисона (предполагаемого источника этой напасти) и уговаривали обеспокоенных жителей посылать в дирекцию по почте собственные сопли.

Вся эта грязь нас поражала: мы только что приехали из Калифорнии, где у нас был уютный дом в Лорел-Кэньон (за двести долларов в месяц) с камином, двумя спальнями, кухней, гаражом и даже собственным клочком земли на заднем дворе. Кругом росли деревья. Вдобавок ко всей этой красоте никто не нарушал нашего уединения.

Гейл отправилась на поиски жилья неподалеку от «Гэрри-ка» и в конце концов разыскала квартиру на Томпсон-стрит, 180, совсем рядом с театром. Я отпросился с репетиции и вместе с Гейл пошел смотреть. У двери мы обнаружили, что вход нам преграждает мертвецки пьяный и вдобавок обоссавшийся мужик. В 1967 году за двести долларов в месяц в Нью-Йорке можно было снять только такую квартиру.

В нашем Новом Доме имелись спальня, гостиная-кухонь-ка и ванная — с видом на кирпичную стену. Мы прожили там несколько месяцев, а потом сняли квартиру на Чарлз-стрит, неподалеку от Седьмой авеню, в нижнем этаже особняка.

Мы удостоились чести занимать это помещение во время забастовки мусорщиков. Мусор сваливали в кучу прямо под окном нашей спальни. Ночами мы слушали, как там копошатся крысы.

Когда мы жили в развалюхе на Томпеон-стрит, ко мне из Лос-Анджелеса приехали брат со своим бывшим одноклассником Диком Барбером (который впоследствии стал нашим гастрольным менеджером) и еще одним другом, Биллом Харрисом (ныне он известный кинокритик). Все трое спали в гостиной на полу.

Примерно тогда я задумал альбом «Мы здесь только из-за денег» и искал художника, который мог бы сделать остроумную пародию на обложку «Сержанта Пеппера». Я прослышал о Кэле Шенкеле, бывшем дружке девушки, которая предваряла наше выступление в «Гэррике». Он приехал из Филадельфии и показал мне свои работы. Они были превосходны, однако нанять Кэла я мог, лишь найдя ему пристанище в Нью-Йорке. (Угадайте-ка, где я его нашел?) Короче, на полу в спальных мешках теперь лежали Бобби, Билл, Кэлвин и Дик.

В Гринвич-Виллидж тем летом царил сплошной абсурд. Любые дурацкие слухи могли оказаться правдой — и в один прекрасный день разнесся слух о том, что хиппи убил морского пехотинца.

Начались разговоры о том, что морпехи явятся в Виллидж и всех хиппи перебьют. Все, кто походил на хиппи, сторонились всех, кто походил на морпехов. Считалось, что те ни за что не явятся в военной форме, и потому все с опаской косились на любого человека со слишком короткой стрижкой и чистыми ногтями.

В разгар всего этого мы шесть раз в неделю работали в «Гэррике» — два концерта за вечер, днем репетиции.

Летом погода в Нью-Йорке отвратительная. В первых числах июня сломался кондиционер, и владелец театра (как мне сказали, отец Дэвида Ли Рота) решил, что чинить его слишком накладно.