Игорь Шелест - С крыла на крыло

Тогда, в 1956 году, это предложение не было принято, оно казалось чистой фантастикой.

Отрадно сознавать, что теперь лед тронулся - "воздушная подушка" находит все более широкое применение.

Полностью ее значение будет понято несколько позже, когда начнут передвигаться по снежным просторам нашей необъятной страны со скоростью 150, а может быть, и 200 километров в час. Вот тогда уже не страшны будут ливни, заносы и другая непогода, способная поставить на прикол любой транспорт.

Дело наше с Фищуком шло медленно, хотя мы работали с ним уже больше года. Изобретателю удалось несколько продвинуться вперед: система стала лучше следовать за лучом прожектора, но все же оставить планер в воздухе время еще не приходило.

Как знать, может, и решил бы эту проблему одержимый человек, но, вероятно, потребовалось бы еще много труда.

С началом войны работу Фищука приостановили, и он сам куда-то перевелся. Когда вскрыли его рабочую комнату, куда никто не входил, ничего особенного там не обнаружили: множество инструментов, приборы, радиодетали, аккумуляторы, - мысли и планы изобретатель увез с собой...

Совсем случайно я услышал о Фищуке уже в 1943 году. Он работал в шахтах Кузбасса, создал там проходный щит и, как мне говорили, был удостоен Государственной премии первой степени.

Я был рад успеху этого способного и одержимого человека.

Особенно ясно я понял смелость его идей и трудность их воплощения уже позже, через несколько лет после войны, когда мои коллеги летчики-испытатели Г. М. Шиянов, С. Н. Анохин, С. Амет-Хан, Ф. И. Бурцев, В. Г. Павлов проводили испытания автоматически управляемых аппаратов типа "воздух - земля". Это были уже не ограниченные опыты изобретателя. Здесь шли широким фронтом наука и промышленность. Проблема была решена быстро и полно.

Однако надо признать, что Фищуком был вбит тогда первый "заявочный столб" на разработку этой темы.

Как-то весной сорокового года в летную комнату вошел Иван Фролович Козлов. Поговорив о предстоящих делах, он как бы невзначай сказал:

- Скоро к нам прилетят немецкие самолеты.

Все притихли в ожидании, изучая лицо начлета. На нем было написано удовольствие от произведенного эффекта, и только. Пауза затянулась, многим стало невмоготу, посыпались вопросы:

- Откуда немцы?.. Зачем они к нам?

- Не задавайте лишних вопросов, - отпарировал Иван Фролович. - Может быть, это удача нашей дипломатии... Важно, что мы будем на них летать. Селезнев, вы назначаетесь на испытание "мессершмитта" - МЕ-109, Муштаев - на "дорнье" - ДО-215.

Поднялся гул, словно на пасеку заглянул медведь...

- Разрешите рассчитывать, Иван Фролович, - поспешил напомнить о себе Попельнюшенко.

- Есть и постарше, капитан, - одернул его военинж первого ранга Белозеров.

Началась перепалка. Всякий новый самолет - большое событие для нас, а тут тем более немецкие! Чертовски интересно!

Что и говорить, страсти разгорелись...

Козлов послушал гвалт, получил удовольствие, потом спокойно сказал:

- Да будет вам, как дети!.. Программа большая, думаю, на каждого что-нибудь выпадет, - с этим поднялся и вышел.

В комнате еще долго шумели.

Перед войной мы совсем немного знали о немецких самолетах. Изредка нет-нет и проскользнет в печати короткая заметка о появлении новой машины.

Но вот немецкие самолеты стали прибывать на наш аэродром. В масштабе "один к одному". Матовые, не отсвечивающие под лучами солнца, и камуфлированные разно-зелеными пятнами, но без паучьих свастик и черных крестов - их уже успели закрасить.

Все мы - летчики, механики, инженеры - собрались на линейке, куда должны были прируливать "немцы".

Первым зашел на посадку "мессершмитт" - МЕ-109 Е. Его перевернутый картером вверх мотор гудел ровным и каким-то непривычным звуком. Я обратил на это внимание соседа.

- Этот гул уже недурно знают в Африке, да и в Европе, - кисло улыбнулся Муштаев.

Самолет выбросил узко расставленные, смотрящие в стороны стойки шасси и точнехонько "припечатался" у "Т".

К подобному же чужому звуку прибавился еще свист, когда над нашими головами промелькнул "хейнкель-100" - поджарый, как волк, и такой же хищный. Когда он прирулил на стоянку и выключил мотор, из него повалил пар.

Кто-то спросил:

- Где же у него радиатор?

- Да... Вопрос!

- Вода проходит под обшивкой крыла - так сделано охлаждение мотора, - пояснил Муштаев.

- Видно, неважно охлаждают, - усмехнулся первый.

"Хейнкель" окутался весь паром.

- Такому выдать бы очередь по крылу, - Попельнюшенко повернулся ко мне и добавил:

- Как ты думаешь, какую скорость дает?

- Кто его знает?.. Должно быть, километров шестьсот; они как будто на таком рекорд установили.

Итак, налицо картина, за день не возможная даже в мыслях: на бетонной линейке рядом с зеленым полем аэродрома выстроились вместе с нашими "ишаками" (истребитель И-16), ЯКами - "мессеры", "дорнье", "юнкерсы", двухмоторный "фокке-вульф"...

Их можно было не только потрогать руками, но и летать на них - оценивать, сравнивать с теми, что так привычны.

Первые впечатления, к сожалению, оказались не утешительными для нас. "Срубленные" будто бы грубо, угловатые, длиннохвостые немецкие машины имели много новшеств и в воздухе оказались простыми и послушными.

Надо было видеть редкое противоречие: летчик-испытатель огорчается машиной, которая ему нравится!

Придя в летную комнату после одного из первых полетов на МЕ-109 и бросив на стул парашют, шлем и перчатки, Иван Селезнев с досадой проворчал:

- Хорош, проклятый, - и, обращаясь к Муштаеву, хотя и прислушивались все, сказал с сердцем, как бы наперекор самому себе: - Вот так, брат, отрегулирую стабилизатор и "брошу ручку", а он идет себе прежним курсом, чуть покачиваясь от болтанки, и кажется - только не мешай ему... А на вираже?.. Нарочно перетягиваю ручку - грубовато, как бы увлекшись. Он "ощетинится", выпустит подкрылки, трясется весь, как посиневший малый после купанья, и бьет по фонарю потоком: смотри-де, с меня хватит!

Селезнев повалился на диван, помолчал и опять к Муштаеву:

- Ну, а ты что скажешь, Фомич, о "дорнье"?

Павел Фомич Муштаев - наш парторг, летчик богатырского телосложения, с боевыми орденами, человек бывалый и не лишенный чувства юмора, сидел в дерматиновом кресле в позе отдыхающего короля. Он собирался закурить и стучал янтарным мундштуком по коробке "Казбека".

- Я как-то прикинул: зачем это немец такого "головастика" вывел? - начал Муштаев. - Нечто подобное рисовали на спичечных коробках, кто помнит, в двадцатые годы - "наш ответ Чемберлену": длиннохвостый аэроплан, переходящий к носу в кулачище с красноречивой фигой.

- Похоже, - с усмешкой согласился Чернавский, - огромный стеклянный шар в носу: все в одной кабине.