Игорь Шелест - С крыла на крыло

"Нет, не сто тысяч, - подумал Николай, - а два раза по сто и по двум тиражам сразу!.."

"Все хорошо. Попробуй дотянуть... А? Ну, дружок, не дрейфь! Тут пустяки... Плюхнуться еще успеем!" Действительно, до аэродрома всего километров двадцать, под крылом есть еще метров сто. "Только бы не болтанка..."

"А крыло?" - вот так здорово, он совсем забыл о крыле!

Самое время рассмотреть. Между лонжеронами, подальше от центра - дыра, что Черное море на карте - метра два с половиной на метр с четвертью. Виден "костяк" - стрингеры, нервюры, лонжерон.

"Чудеса! Летит старик!" Летчик осторожно похлопывает ИЛ "по плечу", подбадривает его, на самом деле - себя.

Между тем местность повышается, и самолет "стрижет" так низко, что за селом не видно бетонных полос. Вот озерцо, наше шоссе, домишки и дворы, картофельные огороды, где-то здесь и его две с половиной сотки... Теперь уже дома! В прогал между деревьями видна проволока ограды.

Первая мысль: "Прямо сходу - на брюхо!" Но тут же прочь ее. "А почему не выпустить шасси?"

Чуть прибавил газу и открыл кран. Стойки как ни в чем не бывало стукнули - слева, справа. Зеленым трилистником ответили лампочки у борта. ИЛ крадется, целясь на травяной клин между бетоном. На поле никого. Под самым крылом - шарк, шарк - промелькнули столбы ограды. Еще чуть ниже... Пора... И тронул ручку на себя.

Самолет ждал этого и резко повалился вправо, но и летчик тоже ждал: "Шалишь, брат, тут земля!" Самолет ударился одним колесом о землю. У Адамовича перехватило дух - он мгновенно выключил мотор.

Задрав "морду", ИЛ повис в гигантском прыжке. От беспомощности и тоски сердце у летчика провалилось куда-то к педалям... Метров этак с семи свалились они с самолетом вниз. Летчик весь сжался в кабине... Опять удар, еще... левой, правой стойкой, с носа на хвост!.. И вдруг - он не верил глазам своим - самолет покатился вперед!

Другой бы расшвырял колеса по полю, а этот бежит на своих двух, чуть поскрипывая. Винт молчит.

Остановка. В ушах еще разноголосый шум. Как в тумане, ошарашивает тишина.

Машинально сдернув шлем, Николай сидит неподвижно с минуту, может, и больше. Не сразу замечает, что творится на земле. Услышал треск кузнечиков, посмотрел на траву, поискал глазами. Скачут, трещат... До людской суеты им дела нет. Вокруг дыхание согретых солнцем цветов и травы.

Выбрался, не чувствуя под собой ног, как во сне, отстегнул парашют и бросился на траву.

Из заключения к техническому отчету.

"При испытаниях ИЛ-2 на прочность после эксплуатации в частях ВВС и ремонта в полевых условиях на одном из самолетов произошло разрушение обшивки крыла вследствие недоброкачественного крепления ее - непроклейки фанерной обшивки консолей к лонжерону, нервюрам и стрингерам.

Отремонтированный по улучшенной технологии второй самолет выдержал с полной бомбовой нагрузкой тридцать пикирований на сверхмаксимальных скоростях и перегрузках до 5,97 - без разрушений.

Даны рекомендации по ремонту самолетов ИЛ-2 в полевых условиях".

Как-то разговорились о всяких всячинах с Виктором Жмулиным. Случайно коснулись и живучести машин. Я вспомнил случай с ИЛом, когда так повезло Адамовичу. Виктор не удивился и, в свою очередь, рассказал, как ему угодило снарядом в крыло и сквозь дыру в плоскости он увидел немецкие окопы.

Жмулин демобилизовался и работает у нас на локаторе. Нет-нет да и забежит ко мне. Шевелюра еще держится, но изрядно седая.

В тридцатые годы мы очень дружили - было много общего... вернее - все общее, своего почти ничего. Летную жизнь начинали мальчишками и уже учили парней и девчонок подлетывать на планерах. Это было тут, под Москвой, на "трикотажке".

Многие годы не виделись: и перед войной, и в войну, и после - словом, пока он служил в армии. Когда долго не видишь человека, особенно заметно, как время потискало его в своих объятиях.

Недавно был участником такой сценки. Встретились втроем на концерте. Двое из нас не виделись лет двадцать, а то и больше. Не без удовольствия я представил их друг другу, но не назвал фамилий. Один действительно не узнал, щелкнул каблуком и пробасил:

- Очень рад... Вячеслав Чубуков, - сам церемонно протягивает руку.

Другой, наоборот, узнал, но схитрил: лицо мраморное, круглые немигающие глаза, только чуть с иронией. Пожимает неряшливо руку и цедит ледяным голосом:

- Виктор Жмулин.

Чубук замер. Нужно было видеть, что творилось с его физиономией - как она преображалась на глазах (было время, когда друзья спали в одной палатке). Не могу удержаться от улыбки, вспоминая их встречу.

Так вот, недавно зашел Виктор ко мне. Молчаливый всегда - молчит и тут. Я тоже молчу - так лучше. Сам думаю: "Погоди, я тебя сейчас расшевелю".

У меня была припасена пластинка. Отличнейшая запись. Не то что граммофонная, заезженная когда-то в нашей землянке. А музыка та же. Мы ее очень любили - все инструкторы: Виктор, Колька Зоткин, Славка Чубук, Глеб Путилин, Клавдий Егоров, - да что там - все наши. Знаменитая стретта из вердиевского "Трубадура".

На ощупь подношу иглу к первой бороздке, а сам кошусь на Виктора.

Взвивается феерический каскад на два форте всем оркестром: будто воины вверх по лестнице со знаменем в руках и... замирают вдруг в торжественном оцепенении.

Черт возьми! Каждый раз ловлю себя на ощущении: какой-то трепет пронесется по лопаткам, грудь будто зальет вином.

Большая пауза... сдается, и она звучит. И вот первый такт. Аллегро (на три четверти) - ум... та... ра... та... тата... ум... та. И с ним голос:

"Нет, не удастся, в том я клянуся, дерзким злодеям..." Вот силища музыки! Можно поверить, в такой момент человек готов даже на подвиг.

Мы слушаем, застыли. Благодарение гению. Несколько поколений, внимая этой клятве, трепетали!

Пластинка кончилась. Я снял иглу. Хватит - так острей.

- Запомнил, - буркнул Виктор и взглянул из-под ладони, как из теплой ванны.

- Еще бы, - говорю, - твоя любимая. Ту процарапали насквозь.

- Шипела змеючкой, а тенор героический - Франческо Таманьо.

Мы сидим молча. В ушах еще долго серебряный звон. Виктор щурится:

- Ты и сам-то... Мы квиты... Да, вот что: Кольку Зоткина встретил.

- Что ты? Жив, значит! Как он? - спрашиваю.

- На эскалаторе, он - вверх, я - вниз. Орет: "Подожди, я сейчас!" - так, будто вчера расстались. Оказывается, он инструктором и пролетал всю войну - учил на ИЛ-вторых, готовил штурмовиков. Просился на фронт, скандалил - не отпустили. Сразу после войны, в сорок шестом, ушел из армии. Куда-то нанялся на стройку механиком, а по вечерам бегал в строительный институт. Представь - окончил.

- Молодчина; студент-ветеран; ему было под тридцать. А дальше? - спросил я.

- Сперва строил Волго-Дон. Потом работал на Куйбышевской ГЭС. Но это еще не все, - Виктор сощурился в улыбке, - в колхозе был три года - председателем.