Николай Горностаев - Мы воевали на Ли-2

— Мы только что облетели аэродромы и посадочные площадки у самой линии фронта в районе Глушицы, Калача, Перелазовской, Боковской. Побывали в эвакоприемниках и полевых подвижных госпиталях. Там лежат тысячи людей с тяжелыми ранениями. Людей, которым нет цены, потому что они вынесли всю тяжесть Сталинградской битвы, Им нужна наша помощь — незамедлительно, срочно. Мы должны спасти их. Они лежат в палатках, на земле, на соломе, в жутком холоде. Медикаментов не хватает, врачи, медсестры валится с ног… Долго говорить не буду, увидите сами. Но смотреть на это все — очень тяжело. Такой трудной работы мы еще не выполняли…

— Я прошу всех, — Осипчук обвел тяжелым взглядом собравшихся, — работать на эвакуации раненых предельно точно и собрано. Людей будут вывозить в поле, на прифронтовые аэродромы. При нынешних морозах любое промедление с вылетом смерти подобно. Метеорологи, штурманы, механики, летчики — все, от кого зависит судьба полета, должны отдавать себе ясный отчет и том, что нам предстоит. Хочу выразить надежду, что нам не стыдно будет смотреть защитникам Сталинграда в глаза.

И в начале декабря работа началась. Экипажи доставляли на прифронтовые аэродромы войскам Донского фронта остро необходимые грузы. Обратным рейсом вывозили тяжелораненых. Полеты велись преимущественно на малых высотах. После доставки в Балашово раненых выгружали, и санитарные машины развозили их по госпиталям. Часто выпадали дни, когда много тревоги доставлял извечный наш противник — нелетная погода. Целыми ночами на пронизывающем ветру, в морозы Мы работали на самолетах, прогревали моторы. Все готово к вылету, экипажи ждут разрешения, но нет улучшения метеоусловий, и после долгих ожиданий — отбой. Экипажи покидают самолеты с чувством вины. А в чем наша вина?..

Я работал на прифронтовых аэродромах с экипажем лейтенанта А. Н. Першакова. В канун одного из вылетов он разыскал меня поздним вечером у самолетов и сказал;

— Горностаев, ты назначен инженером эскадрильи в экипаж, завтра утром летишь с нами в Калач и Перелазовский. Самолет будет готов к утру?

— Будет, — сказал я.

— Проследи за заправкой горючего. Залей два с половиной бака. Обратным рейсом захватим побольше раненых.

С рассветом машину загрузили медикаментами, медицинским оборудованием. Взяли пять медиков, и мы вылетели в Калач. На аэродроме сдали груз, остались там же и пассажиры. Подвезли боеприпасы, горючее в мягких резиновых мешках перегрузили в самолет. Погода позволяла, и мы вылетели на Перелазовскнй. Там нас ждали раненые. Они шли к самолету, поддерживая друг друга, отворачиваясь от режущего морозного ветра. Шли в изношенных, прожженных шинелях и ватниках, в валенках, кирзовых сапогах и ботинках в обмотках. «Одежонка-то совсем никудышная для тридцатиградусного мороза», — подумал я. Повязки побурели от крови, бинты ржавого цвета были слегка прикрыты помятыми шапками-ушанками. Мы помогали этим людям войти в самолет. Размещались они молча на фанерных откидных сиденьях, на полу. Глухо застонал молоденький тяжелораненый лейтенант, когда его с носилок перекладывали на моторные чехлы. К нему метнулась медсестра, совсем еще девчушка.

— Воды! — крикнула она мне, — Дай воды!

Я бросился в кабину, схватил фляжку — и к ним. Лейтенант бредил. Он рвался в бой, командовал несуществующим расчетом орудия… В глазах медсестры стояли слезы. Я оставил ей флягу, закрыл дверь.

— Сколько? — сквозь зубы спросил Першаков.

— Двадцать четыре человека, — сказал второй летчик. — Трое тяжелых. Остальные могут двигаться сами, есть обмороженные.

— Сволочи, что делают с людьми, — зло выругался штурман, старший лейтенант Я. С. Меньшиков.

— Взлетаем, — сказал Першаков.

Мы летели на высоте 200–250 метров под нижней кромкой облачности — здесь меньше болтало. Я вышел к раненым. Обожженные морозом, изможденные лица. Кто дремал, кто безучастно смотрел в иллюминатор, где неспешно разматывалось белое полотно степи. Лейтенант затих.

— Слышь, браток, — окликнул меня пожилой танкист с забинтованными руками и головой. — Сверни самокрутку. Тошнит малость, Я ведь в самолетах никогда не летал.

Я с сожалением покачал головой:

— Нельзя, отец, бензин кругом, масло.

— Понятно, — сказал он и закрыл глаза.

В кабине было холодно. Промасленными моторными чехлами я укрыл кого смог.

— Долго еще лететь? — На меня тревожно смотрели раненые. — Лейтенанту плохо.

— Половину прошли, — сказал я, — но погода портится…

Вернулся в кабину экипажа.

— Ну, что там? — не поворачивая головы, спросил командир.

— Лейтенанту худо. Ребята мерзнут.

— Плохо, — сказал Першаков. — Радист! Свяжись с базой, запроси еще раз погоду. Может, пробьемся?

— Снегопад, — сказал через минуту радист. — Видимость плохая. Велено идти на запасной.

— Что делать будем, штурман?

— Нам этими людьми рисковать нельзя, командир, — сказал Меньшиков. — Они свою чашу горя выхлебали. Идем на Новоаннинский, на запасной.

— Ладно, — процедил Першаков. — Курс?..

Мягко прошуршал под колесами снег, затихли моторы.

— Людей переправим в барак, — сказал Першаков. — Кто знает, насколько мы здесь застрянем. Всем придется стать санитарами.

Бережно, осторожно мы снимали раненых с самолета, переводили в барак, приткнувшийся на краю аэродрома. Со штурманом мы перенесли на носилках лейтенанта и еще двух бойцов, которые идти не могли.

— Командир, — окликнул я Першакова. — Вторая половина дня проходит, а они только в эвакогоспитале завтракали. Здесь нас не ждали, обед — только для экипажа. Да и не дойдут они до столовой.

— Съедим только первое, — принял решение Першаков. — Второе и хлеб принесем раненым в котелках. Возьмем в столовой все, что можно.

Погоду «дали» к вечеру. Я дозаправил самолет, снял чехлы с горячих еще моторов и укрыл ими наших пассажиров, Мы вылетели в Балашов, на свой аэродром. Ровно гудели двигатели, темнота окутала самолет. Дверь в кабину открылась, вошел раненый.

— Хлопчики, милые, скоро? Лейтенант умирает…

Мы приземлились в полной тьме. Санитарная машина ждала нас. Техник И. И. Ковалев, механик А. В. Батурин бросились на помощь санитарам, когда началась выгрузка раненых. Измученные, продрогшие, они едва шли к машине, с трудом забирались в кузов. Погрузили на носилки тяжелораненых, лейтенант тихо стонал. Снег резко скрипел под ногами, от мороза тяжело было дышать, немели руки, лицо.

— Спасибо, браток, — тихо сказал танкист. — Вывезли из пекла, теперь будем жить.

Тремя рейсами перевезли их в госпиталь. Последняя машина ушла. В разрывах туч плыла луна, серебрился снег, Я глянул на часы. Полночь, ну что ж, пора начинать готовить машину к новому вылету.