Александр Поповский - Вдохновенные искатели

В 1923 году ей вручают диплом об окончании университета. Ее путь предначертан – она будет преподавать биологию. Девушка работает в школе, но не прерывает научных исканий в университетской лаборатории. Шесть лет спустя ее премируют поездкой на курсы подготовки паразитологов, и ее учительской деятельности приходит конец. Узнав из газет, что Кара-Калинскому району нужна заведующая тропической станцией, Петрищева спешит отправиться туда. Два года спустя она заканчивает работу об эпидемиологии малярии рай-она, о комарах и москитах, населяющих его.

Вся ее жизнь была как бы школой, где труд и лишения живут рядом с любовью к науке и знанию. Удивительно ли, что в Кара-Калинском оазисе, среди суровой пустыни, она могла себя чувствовать лучше, чем в Ленинграде?

Павловский уехал, и снова Петрищева осталась одна. На время нагрянули невеселые думы, закралась тоска. Опять вокруг унылые горы и мертвая песчаная степь. Когда еще заглянет сюда кто-нибудь? Ведь тут подолгу никто не бывает… Так в сомнениях и раздумье прошли первые дни. Затем вмешалось всеисцеляющее время, потянулись заботы, радости и горести любимого труда, и снова она вернулась к счастливым будням.

Время от времени Петрищева навещала Ленинград, привозила Павловскому клещей и москитов для исследования. Из Кара-Калинского района она перешла в Ашхабадский тропический институт, изучая и собирая здесь насекомых Туркмении. В 1933 году ученый снова предлагает ей переехать в Ленинград, и Петрищева на этот раз соглашается. Время, правда, для этого неподходящее: не закончена работа по обследованию мест расположения комаров по Средней Азии, неясна роль москитов в распространении болезни пендинской язвы. Пастухи ей говорили, что в горах, вблизи нор дикой песчанки, на них нападала мелкая мушка, отчего у многих открывались раны на теле. Над этим следовало бы хорошенько подумать, тут, возможно, сокрыта тайна пендинки… Но Полина Андреевна еще вернется сюда.

Холодный Ленинград, туманный и облачный, не пришелся Петрищевой по вкусу. Не понравились ни лаборатории, ни здание Военно-медицинской академии, нелепо огромное и з то же время столь тесное, что негде приткнуться, выкроить уголок для себя. Какое безумство, думала она, променять солнце Туркмении на мглу ленинградского неба, обширный мир, полный жизни зверей и насекомых, – на мир чучел животных и птиц! Где ее конь и свобода, бескрайняя пустыня и горы, уходящие в небо? Она находила своих москитов в мавзолее султана Санджара, в развалинах древнего Мерва, под надгробными плитами прославленных батыров. Здесь ее москиты выводятся на подоконнике, откуда видны лишь клочок мертвого неба и крыши, окутанные мглой. Неужели ей придется проводить в этих стенах большую часть своей жизни, возвращаться к прежним радостям лишь в экспедициях, быть гостем у солнца и у гор?…

В минуты таких раздумий взволнованная помощница являлась к ученому и с горечью говорила об утраченном счастье и покое. Ей здесь нечего делать и некуда деваться от тоски.

– Вы не должны на меня сердиться, Евгений Никанорович, – говорила она ему, – мне не усидеть здесь, я стану вам в тягость, это более чем очевидно.

Он вначале пытался отделаться шуткой.

– Вы, я вижу, не очень богаты терпением. Позвольте мне в таком случае вам ответить примером. Я, как турист, предпочитаю длинную дорогу короткой. В долгом походе рождается ритм, перестаешь чувствовать тяжесть башмаков и рюкзака, исчезает усталость, ходить становится приятно и легко. Возьмите себя в руки, пошагайте еще с нами, и душевная тяжесть сменится покоем.

– Не во времени суть, – возражала она, – мне просто здесь не по себе.

– Я понимаю вас, – пробовал Павловский успокоить помощницу, – вас влечет к природе, к прежним местам. Я, как и вы, люблю природу, но ведь мы с вами люди, дело требует жертв, и мы к ним должны быть готовы.

Павловский ошибался, они по-разному любили природу. Он мог наслаждаться, радоваться ей, порой забыв о работе, о нужных и важных делах. Солнце он любил за то, что оно греет, горы – за зрелище, открывающееся с их вершин, бурные потоки – за их силу и мощь. Ему легко было оторваться от серьезного занятия и уйти в созерцание причудливого очертания ущелья или далеко вьющегося ручья.

Она любила природу за то, что в ней жили звери и птицы, комары и москиты и в норах было множество неведомых тайн. Такие люди одинаково счастливы в пустыне, где почва горит под ногами, и на уровне глетчера, среди вечных снегов, если там водится предмет их исканий и надежд. Палящее солнце, слов нет, неприятно, но если под лучами его живут насекомые, сущность которых так важно узнать, – как это солнце не полюбить? Для нее горы тем хороши, что изобилуют норами и пещерами, в которых москиты проходят свой жизненный путь. Можно по-разному относиться к пустыне, но ей, паразитологу, пустыня милее всякого города и любой из столиц.

Они были слишком различны, эти два человека.

Ученый мысленно обрушил громы и молнии на головы «москитниц» и «комаристок», склонных привязываться к каждой норе, терять голову по всякому поводу, – и поспешил направить ее в Туркмению.

– Поедете в Каракумы, так и быть. На мою долю соберете клещей, а для себя комаров и москитов.

Ничего другого не оставалось. Не ждать же того момента, когда отчаяние подскажет ей бежать из Ленинграда к дорогим ее сердцу краям.

Новая экспедиция в Каракумы имела свою предысторию.

В 1928 году воды Аму-Дарьи были пущены в пустыню для орошения ее. В течение первого лета десятки миллиардов кубометров воды углубились в пески Келифского Узбоя на пятьдесят километров, в течение второго и третьего лета – на сто двадцать пять. Юго-восточные Каракумы изменили свой облик, покрылись растительностью, заселились людьми; прибрежная полоса обросла тамариском и тростником. Даже движущиеся пески зазеленели. К необозримым озерам и болотам потянулись звери и птицы, к воде пришли лисица, волк и шакал. Стаи уток, гусей и бакланов заполнили пустыню, создавая местами птичий базар.

К обводненному участку стекались стада каракулеводческих совхозов, закладывались леса, виноградники. Последующим проектом направление канала изменили, вода получила более выгодный путь. Трассу Келифского Узбоя оставили. Величественный эксперимент гидротехников навел Павловского на мысль заняться вопросом, который все равно встанет потом: не последуют ли комары за водным потоком и не станет ли он тогда очагом малярии? Размножение комаров невозможно там, где нет водоемов для кладки яиц и личинки не могут развиваться. В безводной пустыне нет комаров, они немыслимы там, как немыслимы рыбы вне водного источника. Предстояло решить, какими средствами помешать возникновению очага губительной болезни на землях вновь освоенного края.