Феликс Чуев - Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы

Как высоко вознес он державу, Вождь советских народов – друзей, И какую всемирную славу Создал он для Отчизны своей!

…Тот же взгляд. Те же речи простые, Так же скупы и мудры слова. Над военною картой России Поседела его голова.

На даче Солоухина на стене- портреты последнего царя и царицы, фотография царской семьи. Мы не сходились во взглядах, скажем так, не во всем сходились, но это не мешало нам дружески общаться. Видимо, сказывалось то, что наши взгляды давно устоялись и состоялись, и каждый с уважением знал об этом.

– Что ж ты с Николашкой Кровавым носишь кольцо?- спросил у него один из писателей в Доме литераторов, указывая на перстень, сделанный из царской золотой монеты с изображением самодержца.

Для кого Николашка, а для кого государь-император Николай Александрович,- поправил вопрошающего Солоухин.- И не такой уж он был кровавый, если разобраться. У Феликса тезка куда покрова-вее был,- подразумевал он, конечно, Феликса Дзержинского.

Надо сказать, в ту пору так называемого застоя ему доставалось за убеждения, как, впрочем, и мне за свои. В 1972 году и его, и меня вызвали на заседание партийного бюро. Предлог сформулировал председательствующий Сергей Васильевич Смирнов: «партизанская уплата членских взносов». Дело было в том, что мы платили взносы не лучше и не хуже других поэтов: гонорары непостоянны и непредсказуемы по времени. А главная причина нашего «промывания» заключалась, конечно, в его монархизме и моем сталинизме. «Неспроста нас с тобой вдвоем вызвали»,- сказал я Солоухину. «Ох, неспроста, неспроста»,- согласился он. Мы поехали после бюро к нему на московскую квартиру, и он упоенно читал опубликованные за рубежом стихи Цветаевой:

Белогвардейцы!

Белые грузди армии русской!

И еще:

Вопрос, как громом грянет: Где вы были? Ответ, как громом, грянет: – На Дону!

Як тебе давно присматриваюсь,- признался Владимир Алексеевич. – Сначала не относился серьезно, думаю: Сталин, Сталин… А потом смотрю: ты прав. Он, конечно, был монарх. Ты молодой, не помнишь. А я был в войну кремлевским курсантом и видел его довольно близко. Стою на часах, осень, благолепие, Иван Великий золотится… Выходит на крыльцо Иосиф Виссарьоныч. По леву руку- патриарх Всея Руси Алексий, по праву…

Молотов, наверно,- вставил я.

Митрополит Крутицкий и Коломенский,- не моргнув, поправил меня Солоухин. – А чего ты улыбаешься? Попов уважал. Сказывалось семинарское образование…

* * *

В очередную встречу с Молотовым я рассказал ему об этом разговоре с Солоухиным, назвав его «один писатель». Вячеслав Михайлович посмеялся, догадавшись, конечно, кто это был, и в шутку спросил:

– А этот писатель вас не заставляет молиться? Году в 1975-м я помогал Солоухину продать его

машину- старый «газик». Этого видавшего виды «козла» купили мои знакомые грузины.

Попроси лишнюю тысченку, у них денег много, а мне пригодится, – сказал он.

Грузины заплатили ему нормально, и мы еще несколько дней сидели за столом и, конечно, говорили о Сталине. Владимир Алексеевич рассказал, как во время его кремлевской службы в 1942 году приезжал Черчилль, шли переговоры со Сталиным. Солоухин как раз нес службу и поглядывал на дверь, которая по его рассчетам вот-вот должна была распахнуться. По дорожке он приблизился к двери, чтобы, когда появятся высокие лица, застыть на месте и есть глазами начальство. Так было положено.

Так и вышло. Открылась дверь, возникли Сталин и Черчилль со свитой, и младший сержант Солоухин встал, как вкопанный. Приблизившись к нему, Черчилль остановился, внимательно разглядывая русского солдата,- была такая привычка у английского премьера: он как бы пытался понять, что же это за народ, как эти русские могут противостоять всемогущим арийцам? Порой он даже пуговицы крутил у солдат на шинелях, всматриваясь в глаза солдат…

Писатель Василий Шкаев, служивший в войну в советском посольстве в Англии помощником военно-морского атташе, рассказывал, как Черчилль остановился возле него и стал принюхиваться.

Вот так и должно пахнуть от моряка, – сказал сэр Уинстон, – одеколоном и коньяком!

И вот Черчилль вплотную подошел к русскому парню в военной форме и разглядывал его.

«Все тоже остановились, и Сталин, конечно. А я был высокий, здоровый, молодой, красивый»,- вспоминательно окает Солоухин.

Да, с такими солдатами вы войну не проиграете! – произнес Черчилль. Но присутствующие выжи

дательно смотрели на Сталина. Он стоял молча, по обыкновению заложив правую руку за борт своей солдатской шинели. И не сразу, через некоторое мгновение, потрогал усы и двинулся дальше. Он не улыбнулся, нет, но так потрогал усы, что все поняли: он доволен. А это было высшей наградой для советского человека. Сталин не сказал ни слова, но на другой день в Кремле построили часть, и младшему сержанту Солоухину генерал объявил благодарность – «за образцовое несение караульной службы и отличную строевую выправку».

Он, конечно, был монарх,- заключил Владимир Алексеевич.- При нем в Кремль свезли царских орлов, трон появился.

Он всегда там стоял,- заметил я.

На почетное место передвинули, – уточнил Солоухин. – Лет десять бы он еще пожил – короновался бы! Ты зря смеешься, – обратился он ко мне. – Авторитет у него был огромный, мир его уважал и боялся, а народ и почитал, и искренне любил. Так что все к этому шло. А оно и неплохо было бы!

Владимир Алексеевич, как говорится, спал и видел торжественный выезд государя-императора из Спасских ворот, и великий коммунист и державник Сталин вполне устраивал его в этой роли.

Никто не знает, что делал Сталин в первый день войны, пишут что растерялся. А это не так.

А что он делал?- спросил кто-то из присутствующих.

Молился о ниспослании победы.- Такова версия Солоухина.

…Помню, его еще вызывали на партийное бюро. Повод- семейная история. На горизонте и в жизни возникла некая юная Прелестница. Замаячил развод с женой, и партийное бюро секции поэтов, разумеется, не могло жить спокойно.

Жена меня к себе не допускает,- заявил на партбюро Солоухин, а я не могу заниматься оно-низмом.

Надо сказать, это заявление встретило молчаливое сочувствие, особенно женской части партийного органа.

Я даю семье 500 рублей в месяц на пропитание. А дочка плачет: «Папа, не уходи!» А что касается

имущества, то коллекцию икон я делить не могу, она цельная. Некоторые иконы в ней не имеют цены – они выше шкалы. Не для партбюро будь сказано, но одну иконку мне подарил патриарх Всея Руси…

Было это в пору напечатанной в журнале «Москва» нашумевшей его повести «Приговор», и он сам находился в ее нерве. В повести как раз шла речь о Прелестнице- он назвал ее Евой. Я попросил экземпляр на память, он ответил: