Феликс Чуев - Солдаты империи: Беседы. Воспоминания. Документы

Принес домой пачку журналов, а жена все сожгла.

В этой повести он обрекает своего лирического героя на смерть от рака – такое у него тогда возникло подозрение к самому себе. Он сильно переживал и даже однажды признался:

Тыщенок тридцать у меня есть на книжке, хватит несколько лет протянуть…

Годы шли, подозрение, к счастью, не оправдалось, и писатели в Доме литераторов злословили по этому поводу. Писатели вообще народ любопытный и, с точки зрения неписателей, люди страшные. Он берег себя, обедал в ресторане Центрального дома литераторов, а после обеда уезжал спать на дачу.

Гость к нам пришел,- говорит он Прелестнице,- поставь на стол чего-нибудь.

Да, мой повелитель,- отвечает Прелестница, подпиливая ноготки и не двигаясь с места. Поговорили несколько минут.

Там у нас бутылочка была,- напоминает он Прелестнице.

Да, мой повелитель,- соглашается она и продолжает пилить ноготки.

Сам принес бутылку и порезал закусь… Время Прелестницы вскоре прошло.

Нет женщины, которая бы стоила больше двух тысяч долларов,- шутя утверждал он.

Не буду говорить о самом главном – о Солоухине-писателе. Его надо читать. Скажу только, что познакомился с ним не на «Владимирских проселках», не по «Письмам из Русского музея», а по стихам и какой-то повести шестидесятых годов, где Солоухин говорит о молодом писателе, которому со временем понадобится гладкий полированный стол, чтобы легче рукой водилось. Сам он таким литератором не стал.

В те годы популярен был Евтушенко. Когда у Солоухина спросили об отношении к нашумевшему поэту, Владимир Алексеевич ответил, что не променял бы свое творчество на его. Знал себе цену.

Я еще не был с ним близко знаком, когда на собрании Московской писательской организации он выступил после Евтушенко, который ругал мое стихотворение «Полутона».

Все это потому, – сказал Солоухин, – что Евтушенко попросту завидует Чуеву.

Может, подоплека была иная, но сказал именно так.

В «Литературной энциклопедии» написали о почвеннических мотивах в моем творчестве. А я толком и не знал, что это такое.

Значит, идешь от почвы, а не от поролона, – объяснил мне Владимир Алексеевич.

…Кажется, совсем недавно в Дубовом зале Дома литераторов мы отмечали 70-летие Солоухина. Среди гостей были и приехавшие из-за границы члены императорской семьи Дома Романовых. Организовал непосильное по нашим временам торжество молодой бизнесмен Михаил Хроленко, выпустивший и последнюю прижизненную книгу Солоухина «Соленое озеро».

С Мишей Хроленко у нас был связан один, как теперь говорят, проект. В последнее время это слово применяют не столько к техническим новшествам, как к всевозможным гуманитарным и деловым затеям. Как-то Солоухин сказал мне:

– А почему бы тебе не составить сборник стихотворений, написанных разными поэтами о Сталине, – ведь его воспевали все – от Ахматовой до Евтушенко! Прелюбопытная получилась бы книжечка, хе-хе! Ты это знаешь, тебе и карты в руки, а я написал бы предисловие.

Так и сделали. Я покопался в старых поэтических сборниках, составил книжку под названием «Дорогой подарок». Некоторые авторы были представлены не только хвалебными одами вождю, но и прямо противоположными по настроению и оценкам стихами на ту же тему, на небольшое время отстоящими друг от

друга. Рукопись с солоухинским предисловием была готова, но так и не вышла в свет из-за финансовых трудностей нашего спонсора. А другие почему-то не хотели…

Мы встречались, перезванивались. Я обнаружил свою дневниковую запись 21 декабря 1996 года:

«Позвонил Володя Солоухин, поздравил со статьей о Рокоссовском в «Советской России»:

Сегодня еще кой у кого день рождения, – заметил он, имея ввиду Сталина.

Солоухину 73-й год. Он болеет. Я сказал ему, что мои знакомые и в 96 неплохо себя чувствовали.

Я думаю, они пили кой-чего, – предположил Солоухин. – А вот Сталину кто-то помог умереть – это сто процентов!»

Последний мой разговор с ним. Как будто позвонил, чтоб попрощаться…

А 8 апреля его отпевали в еще не законченном храме Христа Спасителя – впервые такое. Патриарх назвал его настоящим христианином. Возможно, так и было, хотя сам Владимир Алексеевич однажды сказал мне:

– Я в Бога, конечно, не верую, но Бога уважаю… Он верил в Россию, верил в человека и делил всех

людей на чудаков и нечудаков, или чудаков на букву «м», как писал Шукшин…

Стояла у меня бутылка шотландского виски, думал – привезу Солоухину, чтоб он повторил: «Простой шотландский виски!» – и засмеялся… А, когда выпьем, и, как водится, покажется недостаточно, он скажет:

– Пойдем к Мише Алексееву, у него всегда есть в холодильнике…

В застолье Владимир Алексеевич рассказывал разные истории, связанные с писателями. Например, Ра-сул Гамзатов признался ему, как пригласил поэта Александра Говорова: «Саша, приезжай ко мне в гости в Махачкалу!»

«А он, дурак, и на самом деле приехал!» – смеялся Расул.

Анекдоты от Солоухина я слышал редко, но из последних запомнил такой: Учительница говорит:

Петя, прочитай стихотворение.

Стихотворение Некрасова. Поздняя осень, грачи улятели, – читает Петя.

Петя, но почему же улятели?- спрашивает учительница.

Клявать нечего, Марь Иванна, – отвечает Петя.

…Хотел я прийти к Солоухину с бутылкой виски.

Не получилось. Предполагаем, а нами располагают. И вот я сижу один и пью «простой шотландский», как положено, со льдом и тоником, поминаю тебя, Владимир Алексеевич. Мы не были близкими друзьями, но что-то тянуло к тебе- не только магнетизм твоего самобытного таланта.

Ты жил, как хотел, и написал то, что хотел. Тебе и сейчас многие могут позавидовать, ибо лучшая участь для талантливого человека в России – умереть, чтобы остаться.

Документальная повесть

1. ИЛЬИНСКИЙ БАЗАР

Мы люди советские! Мы люди рабочие! Мы любим работать!

Наша хозяйка, Филаретовна, лежит на деревянном топчане, покрытом полосатой молдавской ковровой дорожкой. В комнате полутемно, не прибрано, грязно. Утренний свет упруго пробивается сквозь усиженное мухами оконное стекло и косым, неярким квадратом гостит на земляном полу. Хозяйкин муж, дядя Петя, Петр Иваныч, сидит посреди комнаты за столом, целенаправленно уставясь на граненый стаканчик. На столе- ни скатерти, ни кусочка хлеба, только графин красного вина, уже неполный.

Мы люди советские! – продолжает хозяйка, лежа на топчане. Она в красном платье с засученными рукавами.- Мы красные! У меня красный летчик на квартире! С женой и мальчиком! Иди ко мне, лебедь черный, я тебе что-то дам!

Хозяйка гладит мой невероятно белый для Молдавии чубчик и достает из кармана грецкий орех.