Ричи Достян - Воспоминания

Сюда же приходят прежде всего смаковать терпкую сырость напитанной вином земли бывшие виноторговцы, в чьи подвалы въехал Осоавиахим, свезя туда вместе с инвентарем и аптечные запахи, едкими островками плавающие в настоянном на древних винах воздухе.

И наверно, долго еще из земляных полов будет подниматься от жара живучий дух лозы, а сквозь масляную краску стен не раз проступят бурые пятна сырости, похожие на буйволиные морды.

В этот угол базара бывшие хозяева винных подвалов приходят ежедневно по двое или по трое, для третьего голоса в хоре, в белых шелковых косоворотках, гладко обтягивающих грудь и живот. Пучки угнанных назад сборок, скрепленные тонкими кожаными поясами, придают фигурам петушиную важность, в то время как спереди кутилы похожи на крытые шелком бурдюки.

Когда три такие фигуры, обутые в мягкие остроносые сапоги, подходят к бочке, они как три капли воды похожи на запорожцев, сохрани им господь на смуглых лысинах по чубу.

Поди напои такого крещеным вином, когда он пробует сначала ноздрей, а потом уже сизыми губами, долго и внимательно причмокивая. А то еще щелкнет бочку под бок и с точностью до одного стакана скажет, сколько в ней еще не выпитых ишаками кварт. Ишаками именно! Скажет он, потому что только ишак может запеть от вина, в котором из сорока ведер в бочке — двадцать чистой натахтарской [5] Натахтари — новое в то время водохранилище. воды.

— Будь братом! — шепчет продавцу разжалованный князь вина. — Ту дзма хар! — повторит и подмигнет.

Продавец понимающе сощурится в ответ и вытащит из скрипучего годори [6] Годори — плетеная корзина конической формы. трепетный бурдюк.

Подставляя стакан под холодную смолистую струю, собачьим сыном нежно выругается винный князь, и глаза у него запотеют.

— Живи! — крикнет он хозяину и бурдюку. И после каждого стакана доносится «живи» из-под замшелой стены, где, присев на корточки, пьют красное кахетинское три его знатока.

Они закусывают сыром и зеленью. Едят толму, [7] Толма — род голубцов, где начинка завернута в виноградный лист вместо капустного. разложенную на размокших листах Британской энциклопедии, тут же продаваемой постранично тонконосыми профессорскими женами, побывавшими в Пэтэрсбурге.

— Мравал жамиер, — поют под стеной, а потом, замолчав ненадолго, снова едят. Жирный сок течет меж собранных бутоном пальцев и, пробираясь ползком по волосатой руке, пятнает рукава у локтей.

К концу базарного дня лепечутся последние, самые задушевные тосты: правой руке виноградаря, которая возделала в Кахетии матушку-землю; самой прекрасной лозе, пустившей в нее корни; самой маленькой букашке, прошедшей вброд по перезрелым виноградинам; господу богу со всеми его домочадцами, а может быть, и богатому черту войны — кто их, бывших, знает?!»

Встреча с Александром Беком не прошла для меня бесследно. Вскоре он предложит мне попробовать свои силы в документальной прозе. После того как Александр Альфредович объяснил, что моя задача — фиксировать то, что увижу, услышу и пойму, — я тут же сообразила: это экзамен!

На улице Горького, где-то ниже Елисеевского магазина, дом.

Помню кабинет в полутьме. Ближе к окну — письменный стол. За ним он — металлург М. А. Павлов. О нем от Бека я знаю только одно: Павлов капризен, но это не мое дело. Мое дело — записать предельно точно: как он, Бек, будет брать у Павлова интервью, но не просто: «Я спросил — он ответил. Нужны портреты — его и мой, да-да!.. И поведение каждого… Ваше впечатление от всего этого».

Судя по записи, которая у меня сохранилась, испытание я выдержала. Это подтверждает и письмо, полученное мною от Александра Альфредовича в 1946 году в Берлине.

Из всего этого совершенно очевидно — не просто испытанию подверг меня Бек, а дал наглядный урок: каким трудом и терпением добывается хлеб литературы — впечатляющий факт!

В декабре 1945 года мне предстояло решить — либо ехать с Александром Беком в Кузнецк для совместной работы, либо — в Берлин, откуда я получила вызов от мужа и где я могла испытать себя в журналистике. Я выбрала Берлин. Проявив истинную человечность, Александр Альфредович не только не обиделся, по помог мне получить место в военном «Дугласе», снабдил письмом к своему другу, главному редактору берлинской газеты «Теглихе рундшау» Шемякину, — просил помочь мне по номеру полевой почты отыскать в разгромленной Германии моего мужа. Бек в Москве предвидел, что на аэродроме Иоганесталь этих сведений мне никто не даст!..

На этом ставлю точку. Письмо Александра Альфредовича Бека лишний раз напоминает о том, что судьба моя, на все превратности не глядя, была необычайно щедрой. Она выводила меня навстречу людям редкой духовной красоты.

29.1.46

Здравствуйте, милая Ричи!

С большим опозданием получил Ваше письмо. К сожалению, оно было очень коротеньким. Я ждал более основательного, с впечатлениями и т. д.

Отвечаю на Ваш вопрос. Конечно, я рассчитываю, что приблизительно первого марта Вы будете в Москве, как мы ориентировочно договаривались. К этому времени я подготовлю начало работы с Павловым и Вашей работы по металлургии. Однако, конечно, всецело предоставлю выбор Вам самой — оставаться или приезжать. Вы живете сейчас, как видно, хорошо, материально обеспечены, в теплой комнате, с ежедневным обедом, с возможностью просиживать много часов за столом. Вместе с тем около Вас преданный, внимательный, любящий муж. Стоит ли расставаться с такой жизнью?

Что Вы будете иметь в Москве? Во-первых, полную необеспеченность литератора-профессионала. Сегодня как будто все выходит хорошо, есть договоренность с Коробовым, есть достоверные виды на Павлова, но завтра же это может лопнуть. Сменится человек, или изменятся планы издательства, или закапризничает Павлов, или работа пойдет неудачно, не удовлетворит редакцию, и Вы опять — без денег, без спокойного, обеспеченного завтрашнего дня. В нашей профессии это чуть ли не самое паршивое, самое утомительное обстоятельство.

Вы будете знать современную жизнь, получите школу, но это трудно, это рискованно, это чертовски зыбко.

Не хочу Вас вынуждать даже уговорами исполнить свое обещание. Подумайте и решайте сами, всецело исходя из собственных интересов. Я отнюдь не буду обижен на Вас и совершенно Вас пойму, если Вы останетесь.

Но буду, конечно, рад, если приедете, наш договор остается в полной силе, мне хочется, чтобы Вы поработали со мной, и Ваше место, на которое я Вас приглашаю, пока не будет никем занято. Пока, то есть — ну, скажем, до 15–20 марта. Крепко жму Вашу руку. Желаю Вам счастья.

А. Бек.

«… о чем угодно, только не о себе, а это, постарайтесь запомнить, — самое интересное…»