Г. Штоль - Шлиман. Мечта о Трое

— Тогда придется возвращаться сушей, по левому берегу, — сердито отвечает Вирхов. — У меня нет столько времени.

— Оно должно у вас найтись. Такова непреодолимая сила обстоятельств, сэр. Вернуться сушей не удастся — нет дороги. Остается лишь одно: набраться терпения и переждать.. Мне нужно следовать дальше. Счастливо оставаться, господа.

Канонерская лодка, пыхтя, отчаливает.

— Феллахи правы, — ворчливо произносит Шлиман. — В конце концов это их страна; если бы им ее отдали, не было бы, наверное, никаких беспорядков.

— Вот видите! — обрадованно восклицает Вирхов. — Мы снова одного с вами мнения! Именно поэтому я выступал в рейхстаге против колониальных притязаний!

Они пристают к берегу вблизи деревни, белеющей среди пальм и плодовых деревьев. Сколько они здесь пробудут? Неизвестно. Лейтенант с канонерской лодки обещал дать знать, когда можно будет тронуться в обратный путь. Судя по книгам, археологических открытий здесь ждать не приходится. Однако если Шлиман берет лопату и вырывает в песке яму, он обязательно что-нибудь находит. Он действует с уверенностью лунатика, или, лучше сказать, с чутьем охотничьей собаки. Правда, могилы, которые он здесь обнаруживает, подобны сотням других и представляют интерес скорее для антрополога, чем для археолога, жаждущего раскрыть тайны истории; они относятся к далеким доисторическим временам.

Проходит неделя; дневной зной сменяется тихим дуновением ночного ветерка. Давно уже жители деревни, люди сдержанные, стали друзьями и почитателями Шлимана и Вирхова. До сих пор во всей округе был лишь единственный человек, умевший читать, — имам. Но один из двух чужестранцев, тот, что меньше ростом, с жидкими усами, в очках с тонкой оправой, не только читает по-арабски, но и пишет. Словно по волшебству, из-под его быстрого пера появляется множество писем, адресованных уроженцам деревни, что работают в Асыоте, Каире или Александрии. Когда река снова станет свободной, письма поплывут на пароходе вниз по течению и принесут изумленным людям вести с родины.

Чародей этот живет у сельского старосты вместе со своим другом, великим хакимом, который в один миг излечивает немногие существующие здесь болезни.

Когда солнце зашло и в небе, словно прибитый золотыми гвоздями, загорается Южный Крест, мужчины и женщины, трудившиеся целый день на полях или у оросительных каналов, выходят из своих низеньких домов. Дома эти ничем не отличаются от тех, в которых жили их далекие предки, когда великий Рамсес поднимался вверх по Нилу. Вирхов, устроившись на пороге хижины, вслушивается в необыкновенную тишину. А Шлиман сидит, поджав ноги, в кругу местных жителей, сынов реки и пустыни, и по памяти читает им коран.

Как цветы от дуновенья ветра, склоняются, касаясь лбом земли, седые и черные головы слушателей всякий раз, как произносится имя аллаха. Через час или два, когда чужеземец замолкает, все молча встают, низко ему кланяются, прижав руку ко лбу и груди, и исчезают в темноте.

Плещется река и дует ветерок, как это было тысячелетия назад и будет через тысячи лет.

На девятый день пребывания в нубийской деревне раздается, наконец, свисток канонерской лодки. Нил умиротворен, и находившиеся в блокаде путешественники могут продолжать свой путь.

— Как раз вовремя, — сияет Шлиман, — у Агамемнона завтра день рождения. Мальчик очень бы огорчился, не получив поздравления от отца.

Едва лодка прибывает в Вади Хальфа, как он уже строчит на телеграфном бланке: «Я молил Зевса-отца и Афину Палладу, чтобы они были милостивы к тебе и ты еще сто раз отмечал день своего рождения в здоровье и счастье».

Через три недели путешественники снова в Афинах и наслаждаются чудесной весной. Отдых — поездка по Нилу и морское путешествие — сразу же сменяется кипучей деятельностью, без которой нельзя себе представить Шлимана.

Нужно просмотреть горы почты. Через несколько дней приедет Софья, она лечится в Мариенбаде. Софья пишет, что курорт ей очень нравится и что она уже несколько раз встречала здесь первую жену Шлимана. Развеселившись, Софья прилагает к письму список находящихся на курорте, где значится одна госпожа Шлиман, а через несколько строчек — и вторая. Шлиман вскипает, он не видит в этом ничего смешного: госпожа Шлиман может быть только одна! В сердцах он телеграфирует бывшей жене, что прекратит посылать ей деньги, если она еще раз осмелится называть себя госпожой Шлиман там, где находится Софья. Однако вслед за тем он осведомляется о ее здоровье, спрашивает, помогло ли ей лечение и как поживают дети.

Нужно встретиться с архитекторами. Шлиман приобрел несколько земельных участков. На улице Фидия он хочет построить новое здание для Немецкого археологического института и должен, конечно, решить в деталях, каким будет здание, все вплоть до надписей. Дёрпфельд сооружает по его поручению школу для детей немецкой колонии в Афинах, которая постоянно растет.

В Пирей прибыл целый корабль с молодыми саженцами эвкалипта. Шлиман разъезжает в коляске по Афинам, уговаривая принять в подарок и посадить его деревья.

Софья — она несколько дней как вернулась домой — ждет с обедом. Чтобы не раздражать хозяина подачей одних блюд и уборкой других — все они подаются одновременно.

— Сегодня очередь говорить на каком языке? — садясь за стол, спрашивает Шлиман.

— На английском. Но не лучше ли нам говорить по-французски? — предлагает Андромаха.

— Если очередь за английским, то мы, разумеется, будем говорить по-английски. Ты небось боишься, что придется вносить слишком большой штраф? — подтрунивает над дочерью Шлиман.

За каждое неправильно употребленное слово платится штраф в десять лепт. Копилка стоит посреди стола: дети и даже Софья обязаны так же аккуратно платить свои долги, как когда-то он, будучи купцом, оплачивал счета. Раз в год устраивается праздник, которого нет в греческом календаре: копилка разбивается, а содержимое делится между детьми.

После обеда все расходятся по своим комнатам. Дети сидят тихо-претихо, дабы — упаси бог! — не помешать отцу. Все в доме из робости делают вид, будто после обеда глава семьи работает, как и прежде. Даже самому себе Шли май не признается, что вот уже несколько лет, как у него вошло в обычай полчасика подремать над бумагами.

Потом приходят посетители, желающие познакомиться с одной из достопримечательностей Афин, часто — просто знакомые, в их числе и Дёрпфельд. Он всегда самый желанный гость, хотя нет-нет да и находит ошибки в книге, которую хозяин почти успел забыть. С педантичной обстоятельностью немецкого школьного учителя Дёрпфельд устанавливает, что знаменитый «ключ» из клада Приама — вовсе не ключ, а резец, что «щит» — круглое блюдо, что расплющенный «шлем» — медный сосуд, что наконечники копий — это клинки кинжалов и что у серебряной вазы была не одна ручка, а две, причем не припаянные, а приклепанные.