Г. Штоль - Шлиман. Мечта о Трое

Так с самого начала все испорчено. Обидчивый Шлиман расценивает донесение Стаматакиса как наглое, неслыханное посягательство на свои права. Можно ли, — спрашивает он себя, — убедить Стаматакиса, что тот не прав? Конечно, нельзя! Ему, Шлиману, давно известно, что с мелкими чинушами, не терпящими возражений, спорить бесполезно. Может быть, поступить по старому принципу: «на крепкий сук — острый топор»? Не стоит — это приведет только к постоянной войне! Следовательно, лучше всего вести себя так, словно Стаматакиса не существует, и во избежание ссор по возможности реже с ним встречаться.

Через две недели, когда дело заходит о более серьезных вещах, Шлиман вынужден признать, что допустил психологическую ошибку: пренебрегать священнейшим законом служебного распорядка вовсе не значит его уничтожить. Шлиман обнаружил водопровод и, чтобы раскапывать его дальше — ведь он может привести к знаменитому водоему, называемому Персеей, — хочет снести стену, относящуюся к позднему македонскому поселению. Кроме того, он потихоньку, не говоря ни слова, нанял на работу уже больше ста человек!

«Я ему строго запретил разбирать стену, но он на следующее утро в мое отсутствие все же это сделал. Потом он поручил жене наблюдать за раскопками, а сам отправился на акрополь, чтобы не разговаривать со мной. Я тут же пожаловался госпоже Шлиман, однако она не только не признала моей правоты, но и осыпала меня упреками. Муж, мол, ее — ученый, и раз эта стена относится к очень позднему времени, то ее и следовало снести. Я не должен мешать ее мужу в его работе, ибо я человек совершенно несведущий! И это она сказала мне, члену Археологического общества! Ее муж, продолжала она, легко приходит в раздражение, и, если я и впредь буду его постоянно дразнить, он прекратит работы и поставит весь мир в известность о том, что заставило его так поступить. После этого я пошел на акрополь, чтобы поговорить со Шлиманом, но он, завидя меня, удалился. Он обращается со мной, словно я варвар. Прошу меня отозвать, ибо здоровье не позволяет мне выполнять дальше мои обязанности. До девяти вечера наблюдаю я за раскопками и порчу себе кровь из-за Шлимана, а потом еще должен до двух ночи сидеть с ним и регистрировать все находки!»

Руководители Археологического общества потирают от удовольствия руки — все идет как нельзя лучше — и бросаются к министру просвещения. Тот телеграфирует префекту Аргоса: «Поезжайте немедленно в Микены и скажите Стаматакису, что он ие должен позволять сносить какие-либо стены независимо от того, к какому времени они относятся. Кроме того, чтобы обеспечить надежный надзор, запрещается производить раскопки в нескольких местах одновременно. Количество рабочих должно быть ограничено. За каждое нарушение этих предписаний несет ответственность эфор».

Префект отвечает министру телеграммой, что Стаматакису он показал приказ, а Шлиману сообщил о нем устно в очень вежливой форме. Но Стаматакис и Шлиман долго кричали друг на друга, и последний полон решимости прекратить работы, если не уберут этого эфора.

Следующий день не приносит никаких улучшений. Стаматакис в приливе мужества бегает следом за Шлиманом и кричит, приставая к нему с протестами и запретами. Но еще через день префект сообщает: «Шлиман был у меня. Мы очень любезно беседовали, и он готов еще раз помириться со Стаматакисом».

Па это есть своя причина. За это время Шлиман нашел не только нижнюю, сделанную из кости часть лиры, но и три куска костяной флейты, нашел каменную плиту и терракотовую статуэтку с орнаментом из красивых спиралей, а вдобавок — и это самое главное — нашел, раскапывая водопровод, две надгробные стелы.

Одна — из мягкого известняка, разбитая и сильно пострадавшая от времени, высотой в метр двадцать и суживающаяся кверху. На ней еще можно различить лошадь, бегущую собаку, боевую колеснику. Простой красивый узор из спиралей обрамляет изображение. Вторая стела высотой в метр восемьдесят и шириной около метра высечена из более твердого камня и почти не повреждена. Верхняя часть орнаментирована меандровым узором в виде двадцати четырех связанных между собой спиралей, в нижней части изображена сцена боя: человек на мчащейся колеснице преследует обнаженного война с мечом в руке.

Этот рельеф нечто совершенно новое, еще никогда и нигде не виданное. Не может быть, чтобы он стоял у истоков искусства. Школа эта, вероятно, существовала уже на протяжении столетий, об этом, во всяком, случае, говорит орнамент. Изображения же людей и животных, напротив, или сильно стилизованны, или только еще недавно начали создаваться.

Ради этих вещей и ради того, что появится после них, или, точнее, под ними, можно идти и а всякого рода уступки. Шлиман прекращает раскопки у Львиных ворот, уменьшает число рабочих до ста двадцати пяти и ставит их всех на узком пространстве акрополя. Дело в том, что там параллельно к большой внешней стене акрополя идет еще одна стена, которая, насколько видно по отрытой пока части, описывает треть круга. Поблизости от нее находят еще две надгробные стелы. На первой из них опять похожая сцена боя и спиральный орнамент неописуемой красоты. Между обломками второй стелы, украшенной только орнаментом, лежит деревянная пуговица, покрытая золотой пластиной, на которой изображены три меча, заключенные в круг и треугольник спиралей. Потом находят часть колонны из огненно-красного порфира с горизонтальными, расположенными друг против друга пальметтами и обломки фризов из порфира.

Середина второго тысячелетия! — решает Шлиман, охваченный нервной дрожью, и вспоминает сообщения лорда Эльджина об Атреевом сооружении и рассказы окрестных жителей о разоренной пашой сокровищнице. Находки эти не принадлежат искусству Востока. Это совершенно новый мир н новая глава в истории искусства!

Вечером Шлиман пишет в дневнике: «Могильные плиты, несомненно, указывают на высеченные глубоко в скале гробницы, раскопки которых я, однако, вынужден отложить до тех пор, пока не закончу всех работ в Северной части акрополя. То, что эти гробницы находятся поблизости от Львиных ворот, в самом импозантном месте акрополя, там, где можно было бы ожидать найти царский дворец, — хорошее предзнаменование. Я не знаю в истории ни одного примера, чтобы акрополь служил когда-нибудь местом погребения, ибо рассказ о Кекропе в Афинах — чистейший миф. Но здесь могилы не миф, а осязаемый факт. Я, ни минуты не колеблясь, скажу, что я нашел тут могилы, которые Павсаний, следуя традиции, приписывает Агамемнону, Евримедону, Кассандре и их спутникам. Но он не мог видеть этих надгробных стел, ибо в его время они уже давно были засыпаны толстым слоем отложений, на котором был построен эллинский город, покинутый уже за четыреста лет до Павсания».