Алан Маршалл - Это трава

В нем проснулся мятежный дух, он стал социалистом. Когда капитану предъявлялись требования об улучшении условий, от имени судовой команды обычно выступал Артур.

— Без борьбы своих прав никогда не отстоишь! — говорил он.

Когда они огибали зимой мыс Горн, судовые снасти покрывались льдом, а людей на мачтах по ночам качало как на гигантских качелях.

— Висишь, бывало, над самым морем, — рассказывал Артур, — белые гребни так и ходят под тобой, а руки у тебя немеют от холода. А в следующий момент мотнет тебя, перелетишь над палубой, и опять над морем, только с другой стороны, и одна только мысль: как бы не разжать пальцы, — а то тут тебе и крышка.

— Как-то ночью в бурю я видел, как человек свалился за борт. Исчез в темноте, и все… Ничего не видно было, только и слышен был крик.

Судно, на котором плавал Артур, заходило в Чили, там оно грузилось фосфатами. Раз судно затерло льдами у Лабрадора, пришлось зимовать там. Все дни напролет | экипаж разбивал льды, которые угрожали раздавить корабль. Случалось им возить надгробья из португальского города Опорто, перевозить турецких паломников через Красное море.

— Мерли они в трюме, как мухи, троим из нас пришлось спуститься туда, чтобы вытащить трупы. А паломники не выдавали своих мертвых, кричали, мешали выносить. Кажется, никогда я не забуду этот трюм, этот смрад. Не знаю, как люди могли там дышать. По-моему, следовало расстрелять владельца такого судна.

Началась война 1914 года, Артур пошел добровольцем в австралийскую армию и после специальной подготовки стал снайпером.

— Уму непостижимо — ну зачем я пошел в армию, — говорил Артур. Выходит, я воевал за того самого сукиного сына, забыл его фамилию, фабриканта, который снабжал обе стороны! А нам голову морочили — уверяли, будто мы сражаемся «за свободу». Помни, Алан, ничего нет хуже войны. В мирное время за убийство вешают, а на войне за убийство дают медали. Есть в этом какой-нибудь смысл, скажи на милость?

Вспоминал Артур и про то, как он был снайпером.

— Каждую ночь кого-нибудь из нас посылали на ничейную землю. Надо было прокрасться туда, залечь в каких-нибудь старых развалинах, или за деревом, или в воронке поблизости от немецких окопов. И лежать там целый день, снимая немцев, а на следующую ночь возвратиться к себе. Тех, кто хотел делать свое дело как следует, надолго не хватало. Стоило тебе уложить несколько человек, как немцы тут же определяли, откуда огонь, и уж тогда все, что у них было, сыпалось на тебя, и ты взлетал на воздух вместе с кирпичами и грязью. Я по большей части лежал на спине и раздумывал о жизни. Выстрелю, конечно, для проформы несколько раз в воздух — и точка!

В битве у Фромеля Артур участвовал в атаке, под прикрытием заградительного огня. Он бросил в блиндаж две гранаты и кинулся следом. Умирающий немец приподнялся на локте и выстрелил наугад. Пуля ударилась о бетонную стену, потом рикошетом оцарапала Артуру голову и застряла в черепе.

— Пришел я в себя на носилках на перевязочном пункте.

Его отправили на излечение в Англию, там ему предложили вставить в череп металлическую пластинку, но он отказался.

— Я слышал, что парни с такой пластинкой в голове все посходили с ума.

В конце концов он очутился в Австралии, где врачи довольно удачно вставили ему в череп часть его собственного ребра. После чего он был уволен из армии с пенсией в десять шиллингов в неделю и правом получать бесплатно болеутоляющие пилюли, чтобы он мог заснуть, когда боль становится нестерпимой.

— Теперь приходится лезть в драку с оглядкой.

— Ушел было я в заросли, — рассказывал Артур, — да не по мне это как-то. Однажды ночью проснулся в лесу и схватился в страхе за деревцо. Почудилось, что я снова в открытом море. Стало, понимаешь, как-то не по себе одному, захотелось снова встретиться с ребятами… быть ближе к людям и все такое. Думаешь, что можешь жить совсем один, а оказывается, нет; надо о ком-нибудь другом думать, заботиться…

Артур свернул сигарету и закурил.

— Тут как раз я случайно узнал, что парень, который держал прежде этот дилижанс, хочет отсюда смотаться. Ну, я заявился и перекупил у него дело. Раньше, надо сказать, это было выгодно, а теперь автомобили все портят. Видно, придется скоро отсюда уезжать, переберусь тогда поближе к морю.

Во время первой моей пространной беседы с Артуром мне захотелось проверить свои впечатления о жизни этой захолустной гостиницы. Я стал осуждать людей, с которыми встретился здесь и упомянул между прочим, что мужчины часто сквернословят, но Артур перебил меня:

— Знаешь, если парень обзовет кого-нибудь «сволочью», это еще не значит, что он плохой.

— Это-то я понимаю, — сказал я, — но ведь они ругаются при женщинах.

— Послушай, — настаивал Артур, — женщины, которые сюда заезжают, сами ругаются при мужчинах. Мужчина должен сдерживаться при женщине, если она не выносит ругани, ну, а если она сама сквернословит, мужчина может при ней ругаться сколько влезет. Но это, конечно, вовсе не значит, что и ты можешь вести себя так. Нечего тебе по чужим стопам идти — сам не заметишь, как таким же станешь. Ты, Алан, совсем другого склада человек. Начнешь ругаться при женщинах, быстро покатишься вниз. Знаешь, что я посоветую тебе: присматривайся ко всему и помалкивай.

— Понятно, — сказал я и немного погодя спросил: — Послушай, неужели все женщины, которые здесь бывают, — плохие?

— Одни плохие, другие — нет.

— Я лично считаю всех женщин, которые спят не со своими мужьями, плохими. Ведь здесь они спят с чужими мужчинами, верно?

— Да, с некоторыми это случается. Но есть и такие, которые просто заходят в бар ненадолго по дороге домой. Видишь ли, Алан, люди все разные. Тебе с такими женщинами спать не след. Потому что любовью тут и не пахнет. Не то чтобы без любви вообще нельзя было спать с женщинами. Можно. Да только не тебе. Но и осуждать других за это тоже не след. Сначала надо все узнать про них, узнать, что они пережили и почему такими стали.

— Если вдуматься, — продолжал Артур, — это, скорее, грустное место, чем грязное. Настоящие негодяи сюда не приезжают. Они ворочают делами в больших конторах, а именно эти дела толкают тех, что здесь околачиваются, на пьянство и разврат. Так мне кажется, я… я не умею всего этого объяснить. На большинство девчонок, которые приезжают сюда, смотрят как на воскресную забаву — только и всего. Но не вздумай читать этим бедняжкам проповедей.

— Стану я! Вот еще! — воскликнул я. — Просто никак не угадаешь, как себя вести в таком месте.

— Как себя вести? Сидеть в уголке и наблюдать. — Ну, не знаю, правильно ли это, — возразил я, размышляя вслух. — Разве плохо отстаивать свои взгляды?

— Вот что. — Лицо Артура стало серьезным, он наклонился ко мне с кровати, на которой сидел. — Погоди немного — через несколько лет встанешь на ноги, тогда и ты сможешь сказать свое слово. Но не сейчас. Здесь ведь всякий сброд бывает. Иной раз допьются до белой горячки и начинают все крушить. Тут тебе самое время смываться. Что толку в том, что ты прав, если бутылка угодит тебе в голову и ты свалишься замертво.