Леонард Гендлин - Перебирая старые блокноты

— Этот сборник появился в 1958 году. Уверена, что его у вас нет, — сказала А.А. Потом, что-то вспомнив, невесело улыбнулась. — В этой несуразной книжице собраны стихи, которые писались на протяжении сорока восьми лет. Сборник появился благодаря «усилиям» А.А.Суркова. Вначале наш писательский «царедворец» и слушать не хотел о его выпуске, но дирекция издательства, которая ко мне благоволила, уговорила всесильного секретаря «возглавить» общую редакцию. Фактически, кроме величественного кивка головы, он ничего не сделал, но гонорар получить не забыл.

А.А. была рада снова увидеть мою маму, которая у нас гостила. Мы попросили Ахматову прочитать отрывки из новой Поэмы.

— «Поэме без героя», — сказала она, — я отдала часть своей жизни. Она писалась более двадцати лет:

Два с половиной часа на едином дыхании читала вдохновенная и неповторимая Ахматова Поэму, которую тут же комментировала.

Первая редакция Поэмы, уже тогда состоявшей из трех частей («Триптих»), была начата в Ленинграде 26–27 декабря 1940 года и закончена в Ташкенте 18–19 августа 1942 года. Автограф этой редакции сохранился. В 1956 году Ахматова писала: «В течение пятнадцати лет эта поэма, как припадок какой-то неожиданной болезни, вновь набегал на меня, и я не могла от нее оторваться, дополняя и исправляя, по-видимому, оконченную вещь».

Мы уговорили А.А. остаться у нас ночевать и предложили встретить с нами Новый, 1963 год.

— Нет, дорогие, не могу, я уже обещала встретить Новый год у Н. Глен, там ожидается девишник — Е. С. Булгакова, Ф. Г. Раневская, Н. Дорлиак. А из мужчин будет допущен — только Святослав Рихтер.

После некоторого колебания:

— Вот вам новогодний подарок, выправленная копия «Поэмы».

На заглавной странице А.А. сделала дарственную надпись: «Моим благодарным слушателям — Гендлиным на добрую память. Ахматова. 29 декабря 1962 года». Не верилось, что мы стали обладателями такого сокровища.

— Очень вас прошу, не давайте никому перепечатывать. Поэма еще не опубликована.

Когда говорила, глаза улыбались, понял, что А.А. была рада, что «Поэма» попала в надежные руки.

Мы снова встретились в августе 1965 года. А.А. жила в Комарове. Написал ей открытку, что пробуду в Ленинграде несколько дней. Ахматова сразу же отозвалась и 15 августа я был у нее.

— Садитесь, дайте на вас посмотреть, мы давно не виделись, — дружелюбно проговорила А.А. — После паузы: —За это время немного поездила, побывала в Италии, Англии, во Франции. Вот меня и раскормили там на всяких банкетах. — Ахматова оживилась: — Прочту вам стихотворение, которое я написала 15 августа 1940 года, когда вернулась с похорон своего большого друга:

В тот же день на веранде «будки» Ахматова читала мне стихи, написанные в больнице. А потом прочитала старое стихотворение «Комаровские наброски» с эпиграфом из М. И. Цветаевой: «О Муза Плача…» [106] 16.1.1962 в «Лит. газете» в сокр. виде. Оконч. текст «День поэзии», Л., 1966, под заглавием «Комаровские наброски», в подборке «Стихи, написанные в Комарове». В автографе (ЦГАЛИ) включено в цикл «Венок мертвым» под заглавием «Нас четверо» (Комаровские кроки) («кроки» исправлено на «наброски»). Тексту предпосланы три эпиграфа из стихотворений, посвященных Анне Ахматовой: «Ужели в гитане гибкой Все муки Данта суждены. Осип Мандельштам»; «Таким я вижу облик Ваш и взгляд. Борис Пастернак»; «О Муза Плача. Марина Цветаева». .

А.А. рассказала о двух встречах с Цветаевой, которые состоялись в начале июня 1941 года; до этого они никогда не виделись,

В пять часов вечера я начал собираться в дорогу. Ахматова засуетилась:

— Помогите мне сложить вещи, я страшно не люблю и не умею это делать. Я поеду с вами в Москву, с каждым днем мне становится все хуже. — Потом совсем грустно: — Заканчивается бег моей непоседливой жизни.

В поезде она была оживленной и энергичной.

— Люблю ездить «Стрелой», замечательный поезд!

Стала рассказывать о своих поездках.

— Никогда не думала, что на Западе меня так хорошо знают. Паломничество было удивительное. Люди приезжали из разных стран. Звонили, поздравляли, желали здоровья, просили не болеть. Интересовались, что у меня в работе.

Из саквояжа А.А. вынула два тома Гумилева [107] Н. С. Гумилев. Собр соч. в 4-х т. Из-во книжного маг. В. Камкина., Вашингтон, 1962–1968. , с которым не расставалась.

Проводник принес чай с сухариками, Ахматова поспешно накрыла книги полотенцем.

— Всякое бывает, возможно, он не проводник, а переодетый «товарищ».

Заговорили о Гумилеве.

— Я вам подарю машинописную копию интересной статьи Ющенко. Кто он, не знаю. Пусть у вас хранится экземпляр этой любопытной вещи.

Осторожно спросил о сыне. Ахматова нахмурилась, неприязненно ответила:

— Для всех это запретная тема. Лева — моя пожизненная боль. Простите, немного утомилась, я прилягу. Да и вам советую отдохнуть.

Часа через два А.А. проснулась.

— Я должна побывать на могиле Пастернака, надо с ним попрощаться. На его похороны не смогла приехать, не было сил. Поэт он Настоящий, тонкий, умный и особенный.

А.А. была приятно удивлена, что ее встретили Ардовы и Е. С. Булгакова. Я заранее их предупредил по телефону.

Виктор Ефимович, как всегда элегантен и остроумен. В руках у него — чудесный букет цветов.

Нина Анатольевна Ольшевская [108] В. Е. Ардов. Писатель. Н. А. Ольшевская, жена Ардова, артистка ЦТСА. Близкие друзья Ахматовой. целует Ахматову, Все идут к машине. Про меня тут же забыли.

В субботу разбудил ранний телефонный звонок.

Говорит А.А., почему вы пропали? Не даете о себе знать. Вы обещали поехать со мной в Переделкино. Сегодня как раз хороший дегнь. По радио сказали, что не будет дождя.

Договорились, что я приеду за ней. С нами поехал давний друг Ахматовой, профессор Московского университета С. М. Бонди. В машине А.А. сказала:

— Вчера у меня были две чопорные, весьма назойливые дамы-архивистки. Прямо в лоб спросили про завещание. Кому я его адресовала? Страшно разозлилась. Попросила их уйти и больше не показываться на глаза. По-видимому, обиделись, одна из них даже заплакала. — Ахматова разволновалась, лицо ее покрылось красными пятнами. — Какое они имеют право приходить к живым людям и спрашивать их про завещание, напоминать про косматую старость, болезни, про надвигающийся конец. Тоже мне хранители отечественной культуры! Ничего они не получат! Все уйдет в Пушкинский Дом, а кое-что придется уничтожить…