Гевара Че - Дневник мотоциклиста: Заметки о путешествии по Латинской Америке

На прибрежной дороге Камбэк продолжает проявлять свои авиаторские наклонности и, бухнувшись лбом об землю, снова выход ит целым и невредимым. Совладать с мотоциклом очень непросто, так как уложенный на багажник груз расположен позади центра тяжести и при малейшей нашей оплошности машина встает на дыбы. В мясной лавке у дороги мы купили немного мяса на жаркое и молока для собаки, к которому она не прикоснулась; наша зверушка начинает заботить меня больше (все-таки живое существо), чем 70 «бананов», которые мне пришлось выложить. Мясо оказывается кониной, и такое приторное, что есть просто невозможно; разочарованный, я бросаю кусок, собака перехватывает его на лету и пожирает во мгновение ока; удивленный, я бросаю еще кусок, и история повторяется. Видно, придется сесть на молочную диету. Но, вопреки гвалту, поднятому поклонницами Камбэка, я перехожу здесь, в Мирамаре, к…

На самом деле в мои намерения не входило описывать дни, проведенные в Мирамаре, где Камбэк обрел новый очаг, к которому тяготел своим преднамеренно выбранным именем. Мы свернули в тихую заводь, колеблясь в нерешительности, целиком покорившись одному-единственному слову, которое держало нас, как на привязи.

Альберто почуял опасность и уже представлял, как в одиночестве катит по дорогам Америки, но притих и голоса не подавал. Препирались в основном мы: я и она. В какой-то момент, когда я уезжал, как мне казалось, победителем, мне припомнились стихи Отеро Сильвы:

После я усомнился, что щепка имеет право сказать «я победила», когда прибой выбрасывает ее на берег, до которого она хотела добраться, но это было после. Настоящему «после» неинтересно. Два запланированных дня растянулись, как резина, превратившись в восемь, и вместе с кисло-сладким привкусом расставания, смешанным с моим дурным запахом изо рта, я почувствовал, как ветер странствий окончательно уносит меня в миры, которые представлялись мне более диковинными, чем были на самом деле, навстречу ситуациям, которые в моем воображении рисовались куда более нормальными, чем оказались в итоге.

Помню один день, когда мой друг море решило выступить в мою защиту и освободить из того заточения, в котором я пребывал. Берег был безлюден, и с моря дул холодный ветер. Моя голова лежала на коленях той, кто удерживал меня на этих землях. Вселенная ритмично колыхалась, повинуясь интонациям моего внутреннего голоса; окружающее качало меня в своей колыбели. Вдруг сильный порыв ветра донес изменившийся голос моря; вздрогнув, я поднял голову: нет, ничего, ложная тревога; я снова забылся в полудремоте на ласковых коленях и тут же вновь услышал предупреждение моря. Его необъятная аритмия таранила ворота моего замка и угрожала его безмятежности. Мы замерзли и быстро пошли обратно, убегая от беспокойного присутствия стихии, которая не желала оставлять меня. На коротком участке берега море возмущенно билось, позабыв о своем вековечном законе, и отсюда-то и исходила беспокойная нота, негодующее предупреждение. Однако влюбленный мужчина (Альберто употребил более сочное и менее литературное выражение) не склонен прислушиваться к призывам такого рода; в огромном чреве «бьюика» я продолжал строить свою вселенную на буржуазный лад.

Первая из десяти заповедей хорошего рейдера гласит:

Рейд ограничен двумя точками — той, в которой он начинается, и той, в которой заканчивается; если ты вознамерился заставить совпасть вторую, теоретическую, точку с реальной, не брезгуй никакими средствами (поскольку рейд — это виртуальное пространство, которое заканчивается там, где заканчивается, то существует столько же средств, сколько и возможностей, иначе говоря, число средств бесконечно).

Я помнил о совете Альберто: «браслет — или ты не ты».

— Этот браслет… почему бы ему не отправиться со мной в путешествие как талисману и сувениру?

Бедняга! Я знаю, что дело было не в золоте, что бы там ни говорили: пальцы Альберто не старались ощупать мой подарок, чтобы определить, сколько в нем грамм. По крайней мере, так, положа руку на сердце, думаю я. Альберто говорит (держу пари, лукавит), что не надо было иметь слишком чувствительные пальцы, чтобы определить, что мой подарок не самой высшей пробы.

Конечным пунктом ближайшего этапа нашего пути была Некочеа, где практиковал старинный приятель Альберто; этот этап мы проделали легко, за утро, приехав как раз ко времени ланча, сердечно встреченные коллегой и не столь сердечно его женой, которой показалась подозрительной наша богемность.

— Вам остался всего год, чтобы получить степень, и вы вот так берете и уезжаете? И сами не знаете, когда вернетесь! Но зачем?!

И оттого, что она не получила краткого и ясного ответа на свое отчаянное «зачем», без которого ей не мыслилась наша ситуация, волосы у нее буквально встали дыбом. Она всегда обращалась с нами вежливо, но за этой вежливостью угадывалась враждебность, которую она к нам испытывала, хотя знала (думаю, что знала), что победа за ней, что для ее мужа пути к отступлению отрезаны.

В Мар-дель-Плата мы навестили приятеля Альберто, врача, который вступил в партию со всеми вытекающими, храня верность своей, радикальной, однако мы не смогли по- настоящему сойтись ни с теми, ни с другими.

Радикализм, который для меня никогда не был серьезной политической позицией, терял всякий смысл для Альберто, который в свое время водил дружбу с несколькими уважаемыми людьми. Когда мы снова оседлали мотоцикл после трех беспечных дней, подаренных нам семьей друзей, и продолжили наш путь, держа курс на Бахя-Бланка, то почувствовали себя немногим более одинокими и куда более свободными. На месте нас еще ждали друзья, на сей раз мои, которые тоже приняли нас с искренним и сердечным гостеприимством.

Несколько дней мы провели в южном порту, отлаживая мотоцикл и бродя по городу. В плане финансов вольготная жизнь заканчивалась. Жесткий план: жаркое, полента и хлеб — должен был исполняться буквально, дабы хоть как-то сохранить нашу и без того слабую кредитоспособность. Каждый кусок хлеба сурово предупреждал: «Еще немного, старик, и денег у тебя даже на меня не хватит». И с тем большим аппетитом мы его съедали; как верблюды, мы хотели сделать запас на будущее.