Георгий Эдельштейн - ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА

35

Прежде чем мечтать о каких-то новых законах, необходимо научиться соблюдать законы уже существующие, независимо от нашего к ним отношения. Без этого тривиального условия не может существовать ни одно правовое государство. Без него зуд законотворчества — пагуба для общества, источник очередной лжи и демагогии. Без него нами всегда будет править произвол чиновников всех уровней, а не закон.

Март-июнь 1988 г.

Курске-Белгородская епархия,

с. Коровино

Первая публикация: На пути к свободе совести: Сб. статей. М.: Прогресс, 1989. С. 240—263. (Сер. "Перестройка: гласность, демократия, социализм").

Сам служу, сам пою, сам кадило подаю

Я — сельский священник, настоятель Одигитриевской церкви села Ушаково Буйского благочиния Костромской епархии. От нашего села до Буя чуть более 40 километров, до Костромы — еще 108. В Ушакове сегодня 15 изб, люди живут пока в одиннадцати, да только в трех уже остались одинокие старушки, как моя баба Паня, зато во всех остальных держат и коров, и овец, огороды большие, покосы очень ценят, в двух хозяйствах — ульи. В любую погоду в нашем селе чисто и удивительно красиво, ни один трактор, ни одна тяжелая машина через село в распутицу не проедет, а уж на центральной усадьбе, в Елегине, где дирекция совхоза, сельсовет, магазин, где дома новые, блочные, двухэтажные для своих и для переселенцев поставлены, как и на всех окрестных дорогах, весной и осенью грязь непролазная, молоковоз тонет, автобус рейсовый месяцами не ходит, а совхозный то утонет, то сломается. Бывает, и трактор даже утонет. Но уже тянут из Буя дорогу, километров 15 осталось, года через два будет в Елегине асфальт.

Храм в Ушакове уцелел чудом, и село только по благодати уцелело. Во всей округе все порушили, все сокрушили, а эти друг за друга ухватились и оба выжили. Рассказывают, простая, безграмотная, но настырная бабка Мартьяниха отстояла храм. По-«огала Мартьянихе в той "контрреволюционной работе" мало-иетняя Анечка, дочка моей бабы Пани. Анечка всего года за три \о того научилась писать, но уже и в ту пору на клиросе за дьяч- пела; ей было очень жаль храма, хоть и корили и дразнили ее Передовые и сознательные подружки. Без устали сочиняла и рассылала Мартьяниха жалобы начальству на бестолковость и самоуправство сельсовета. Он-де, сельсовет, норовит без спросу

У шаковскии храм закрыть, иконы и всю утварь сжечь, а того не понимает и в расчет не берет, что храм-то не барский и не купеческий — он простым крестьянским людом на свои трудовые копейки строен. И, что всего важнее, поставлен храм не где попало, не по человеческой прихоти и суетному мудрованию, а точно там, где повелела Сама Пресвятая Владычица наша Богородица, на месте чудесного явления Ее Смоленской иконы, потому закрывать храм никак нельзя и чудотворную икону с места трогать никак нельзя — это грозит всей волости неминучими бедами.

Таковы были, по воспоминаниям ушаковцев, доводы Анны Мартиниановны на уровне дипломатической переписки с родной советской властью. Она была непоколебимо убеждена, что для тех, кто в обкоме и облисполкоме внимательно читает письма трудящихся, нет и не может быть более ясных, веских и неопровержимых доводов. Только беда, что кругом леса, что дороги плохи, что обыденкой добраться до них и просто разъяснить все словами очень-очень трудно, а на письма почему-то все нет ответа. Надо думать, не доходят до настоящего начальства Анечкины каракули; поди, перехватывают лихие люди эти грамотки где-то по дороге. Бабуси и сегодня тому упорному молчанию чудятся. Впрочем, не забудем, что в те же годы, когда писала Мартьяниха, костромичи, вятичи и прочих мест люди еще больше удивлялись молчанию всесоюзного старосты дедушки Калинина, такого своего, простого и близкого, такого неизменно доброго и улыбчивого, которого тысячи телеграмм и писем, сотни ходоков со всех концов России молили не взрывать соборы, пощадить церкви. Правда, пропажа самих ходоков мало кого удивляла, просто предпочитали отводить глаза и молчать.

Еще живее и охотнее рассказывают ушаковцы, как на практике, а не в писаниях и словопрениях отстаивала Мартьяниха перед советской властью неотъемлемые конституционные права верующих. Когда председатель сельсовета прямо посреди села или у ворот церковной ограды приступал с грозным требованием "по постановлению советской власти и местных органов сей момент сдать ключи от церкви для выполнения директив центра с целью ликвидации последних остатков безграмотности и пережитков буржуазного прошлого в сознании людей" (говорят, председатель всегда зачитывал все свои речи по одной и той же бумажке), Мартьяниха не заботилась даже дослушать его до конца и неизменно показывала ему грязный кукиш, что в деревне считают

верхом неприличия и тяжким оскорблением: "Накось тебе ключи от божьего храма, Кузька. Поди отсюда и больше к нам не ходи, Ирод поганый, а то огрею чем под руку". Кузька, конечно, легко мог вломиться в храм во время службы, мог найти на смутьянку управу, мог позвать милиционера и отнять ключи силой, а бабку отправить под конвоем на попутной телеге, а то и пешком в район или, совсем обозлившись, проявить бдительность и заявить "куда следует" о возникновении в Ушакове вредительского центра. Да вот не вломился, не позвал, не донес почему-то. Чужая душа — Потемки, одному Богу ее судить. Даже душу "поганого Ирода" Кузьки.

Сегодня, в 1991 году, я служу Божественную Литургию в Смоленском храме, избежавшем осквернения и разорения, и на каждой проскомидии вынимаю частицу из заупокойной просфоры сначала за исповедника иерея Александра, настоятеля "свята-го храма сего", что похоронен здесь же, у алтаря, под окошком, где жертвенник, потом за Мартьяниху — рабу Божию Анну, ктитора "святаго храма сего", потом за Кузьку — раба Божьего Коему, председателя сельсовета, Ирода поганого, который, поди, и крест свой нательный разве что в сундуке или комоде держал. Но все они действием или бездействием сохранили святой храм сей. Священник — в концлагере, тюрьме и ссылке, Анна и Косма — здесь. Каждому из них был дан от Бога свой талант и свой крест, от дел своих они оправдаются и от дел своих осудятся. Но я никак не могу забыть, что не отправили Мартьяниху по этапу, что храм уцелел, что иконостас не порушили, что обструганные иконы -не пошли на комоды и ульи, как в соседних селах, а только кирпичную ограду церковную свои же ушаковские мужики разбили и на овины да на печи в банях растащили: не пропадать же такому добру, в самом деле. Только, клянутся ушаковцы, сгорели водночасье все те бани до единой у хозяйственных мужичков. Ну «колокола, как везде, те же местные мужички, уже без всякой себе корысти, с колокольни сбросили, угол паперти сокрушив. Пусть и этих "богоносцев", повторю, судит Бог.