Георгий Эдельштейн - ЗАПИСКИ СЕЛЬСКОГО СВЯЩЕННИКА

Полные глубочайшего смысла слова "для смирения" превратились в Московской Патриархии в универсальное орудие борьбы и побед. Хорошо бы ввести в чин Торжества Православия еще один член: "О приемлющих всуе дивные слова, краеугольные камни православного делания".

Приемные экзамены на заочное отделение Московской духовной семинарии. Оценки никому не сообщают, критерии отбора никому не ведомы. Во время обеда в столовую приходит помощник инспектора и зачитывает список принятых. "Остальные после обеда едут домой, на приход". "Отец инспектор, а почему я..." — "Для смирения". — "А меня..." — "Для смирения". — "Благословите обратиться к Владыке ректору". — "Нет... для смирения..."

Окончивших семинарию зачисляют в академию только по оценкам в аттестате: первым закончил — первым бесспорно зачислен. Правило простейшее, никаких перетолкований не допускает. Два года, в 1984 и в 1985, я подавал прошения и два года получал отказ "в связи с конкурсом". Вместе со мною поступил в МДС в 1980 году, но окончил ее на год раньше первым учеником выпуска 1983 года о. Александр Геронимус, священник нашей же Курской епархии из Старого Оскола. Тишайший, воплощенное смирение, громкого слова при священноначалии не скажет, не то что собрата — мухи не обидит. Он, насколько я знаю, три года писал тогда же такие же прошения, потом, кажется, надоело.

Первый класс семинарии, мне возвращают после проверки курсовое сочинение. Это обычная ученическая тетрадка в клеточку, на последней странице оценка "4". Во всей тетради ни одного замечания, ни одной пометки на полях, ни одного исправления фактической, орфографической или стилистической ошибки. Рецензии нет. Вполне вероятно, что преподаватель просто открыл тетрадь в конце и оценил работу по объему. У меня к тому дню 22-летний стаж работы в институте, через мои руки прошли сот-

116

ни курсовых работ, десятки дипломов, несколько диссертаций и учебников для вузов. Обращаюсь к о. инспектору. Он, не заглядывая в тетрадь, даже не поднимая глаза на вопрошающего, не заботясь о четкой артикуляции, произносит магическую формулу. Тогда бы уж двойку? КПД был бы выше. Смирять — так дрыном. Идеал воспитания — бессловесие.

Пик торжества сергианского "смирения" — Поместный Собор в июне 1990 года. Все делегаты Собора — епископы, священники, миряне — знали, что его председатель, Местоблюститель Патриаршего Престола, тогдашний митрополит Киевский и Галицкии Филарет — чудовищное воплощение человеческих пороков, о чем совершенно откровенно писали центральные газеты и журналы. Но ни один делегат Собора не встал и не заявил, что Филарет не может не только председательствовать на Соборе, быть одним из главных претендентов на Патриарший Престол, но даже присутствовать в этом высоком собрании. Ни один не обличал и членов Священного Синода за то, что в день смерти Патриарха Пимена они большинством голосов избрали Местоблюстителем Филарета. И сегодня вся Московская Патриархия молчит, когда Филарет лишен сана, когда он — заурядный самозванец, "вор", как испокон веков именовались самозванцы на Руси, молчит о том, что все усердно продвигавшие Филарета в патриархи архиереи по-прежнему, как и пять лет назад, члены Священного Синода.

У каждого свое послушание и свой тип смирения. Живут в коммунальных или однокомнатных малогабаритных квартирах, а иногда и на коечке в общежитии милые Леночки, Юлечки, Танечки, Манечки. Ходят по улицам пешком или ездят в общественном транспорте. Потом испытывают высокий духовный порыв и принимают решение порвать с этим безумным суетным миром, посвятить всю свою жизнь служению Богу и ближнему, дают обеты безбрачия, послушания, бедности. Самые лучшие, самые верные клятве становятся матушками-игуменьями. Теперь никто никогда не встретит вчерашнюю Юленьку или Катеньку в троллейбусе или автобусе, она умерла не только для мира, но и для трамвая. Если она, смиренно опустив глаза, идет к елеопомазанию или желает приложиться к чудотворной иконе, ни одного "профана" несколько минут к той иконе не подпустят, с двух сторон будут усердно стекло протирать. Не приведи Господь какой-то раззяве на ковровую дорожку, по которой епископ или матушка шествовать изволит, ненароком наступить. Хоть на секундочку, хоть на

117

самый краешек. Каждого посетителя, если не из богатых и не чиновных, матушка непременно выдержит часик в передней. Для вящего смирения, не потому, что чем-то занята.

Его Святейшество ездит в пуленепробиваемом правительственном лимузине исключительно из смирения. На таком же лимузине он прибыл в Елоховский Собор на перенесение мощей убогого монаха Серафима, а потом на бешеной скорости убыл в Саров.

"Утешили вы меня, старика"

Из всех епископов, под чьим омофором мне довелось служить, смиренным не только в рутинной подписи на бумаге "смиренный имярек", но в жизни был, пожалуй, один лишь Кассиан. "Простите, батюшка, что не могу Вас по лестнице проводить, — поразил он меня при первой встрече, — у меня ножки очень больные, на этапах простудил". Его службы, его краткие бесхитростные проповеди были одной из главных опор, позволивших мне выдержать все бесчинства архиепископа Михаила и его высоких покровителей.

Справедливо говорят: праздность — мать всех пороков. Когда меня запретили в священнослужении и не допускали ни на какое церковное послушание, не разрешали ни петь, ни читать, ни мести церковный двор, ни быть сторожем ни в одном храме России, полтора года держали в праздности, я начал писать письма в Священный Синод, в Совет по делам религий, в центральные газеты, чего ни разу не делал до дня запрещения. Ни из одной инстанции мне, естественно, ни разу не ответили, а я продолжал писать. Просто от нечего делать. Какие-то прошения и письма попали в самиздат и в зарубежные газеты, о чем писал о. Теодор. Этого было достаточно, чтобы за мной утвердилась слава церковного вольнодумца. Когда в 1988 году в Россию приехал президент США Р. Рейган, меня пригласили в Спасо-Хаус, резиденцию американского посла в Москве, где Р. Рейган устраивал завтрак с советскими диссидентами. На следующий день обо мне очень нелестно отозвались "Известия", еще через день-два меня разыскивали чиновники Совета по делам религий и очень искренне удивлялись, почему я не уехал на приход полгода назад, меня, мол, давным-давно православные бабульки в костромской глубинке дожидаются, а я не сво-

118

им делом занимаюсь, с президентами ручкаюсь. Я с радостию согласился с чиновниками и уехал в село Ушаково Буйского района. Когда архиепископ Михаил писал на письме о. Теодора: "Ваша благодарность неуместна, ибо отпускная Г. Эдельштейну никак с Вашим «ходатайством» не сопряжена", — он хотя бы не лукавил. Ему приказали — он запретил, ему разрешали полтора года глумиться — он глумился, ему позвонили и велели отпустить — он отпустил. А в Совете по делам религий мне сказали, что в дело вмешался сам Святейший Патриарх. Жаль только, не пояснили, почему он не вмешался на несколько месяцев раньше, не ответил на мои письма и телеграммы. А КГБ, как явствует из секретных документов, приписал заслугу направления меня на приход себе: они-де оторвали "Клерикала" (мой "псевдоним" в оперативных разработках КГБ) от диссидентской группы Глеба Якунина, заслали его подальше от Москвы. Но не было хитроумных планов и не было благожелательного жеста Его Святейшества. Отпускная была сопряжена только с тем, что на приеме я был единственным человеком в рясе (о. Глеб Якунин почему-то пришел в цивильном костюме). Телекамеры крупнейших компаний мира то и дело задерживаяись на этой экзотической еще в тот год одежде. Вот какой-то гэбэшник и позвонил архиепископу Михаилу, приказал трубить отбой.