Павел Огурцов - Конспект

— Скажу откровенно: не каждого, кто приехал бы проверять нашу практику, мы взяли бы в эту поездку, а вас, Александр Павлович, мы пригласили с большой охотой и благодарны вам за то, что вы приняли наше приглашение и разделили с нами и некоторые неудобства, и удовольствие от поездки. За ваше здоровье, Александр Павлович, и ваше благополучие!

Толя наклонился к моему уху:

— Хорошо излагает, собака, учитесь, Киса!

— Спасибо на добром слове, — сказал Александр Павлович. — Ну, что ж, давайте на этом официальную часть и закончим.

Хорошо было за этим столом.

— Ну и загорели вы! — оглядывая нас, сказал Александр Павлович.

— Да и вас не назовешь бледнолицым братом, — сказал я.

— А у меня загар двойной: морской и вот теперь — горный. Хорошее доказательство как я добросовестно проверял вашу практику — я ведь к вам приехал из Махачкалы.

— А как там наши?

— Оказался трудный случай, как говорят врачи. На стройке их нет, говорят — давно не видели и, усмехаясь, советуют поискать на пляже. Искал и не находил. Я же их голыми не видел. Они сами меня окликнули. Сначала на стройке они бывали, даже кое-что записали и зарисовали, а потом все забросили. Клянутся, что все успеют... Пришлось серьезно поговорить и с ними, и со строителями. Их главный начальник сразу принял меры, как он сказал — прищемил им хвосты — распорядился, чтобы взяли на учет их пребывание на стройке, и пригрозил в случае чего дать им плохие характеристики.

Мы изумились: разве нам нужно брать здесь характеристики?

— Да нет, конечно. Наверное, тамошний начальник не представляет, как это можно без характеристики. Ну, а я не стал его опровергать, так сказать, в педагогических целях.

Официант принес счет, мы, конечно, схватились за карманы, но Александр Павлович не дал нам заплатить: встал, залился краской и сказал официанту:

— Я заказывал обед, я и плачу. — И, обращаясь к нам: Ребята, это я ваш должник.

Вскоре уехала Дюся, Толя вернулся к нам, мы повздыхали и, никуда не денешься, — принялись за отчет по разделу — организация строительства. Оказалось, что Люся уже прослушала этот курс, мало того, она любит этот предмет, охотно бы занималась им, и с удовольствием стала вводить нас в суть дела. Когда она объясняла нам, как составляются различные графики, Толя тихонько мне сказал:

— Это же чисто женское дело — вроде вышивания.

Одолев этот раздел, решили немного отдохнуть, но стояла такая прекрасная погода, что мы махнули рукой на остальные разделы отчета: материалы собраны, написать всегда успеем. Мы никуда не ездили — у большинства уже мало осталось денег, но нам было хорошо и в парке, и на речке, и в предгорьях.

Из парка спустились к речке. Как обычно, с нами не было Жоры и почему-то Мони и Мотиных дам. Да мало ли почему! По ущелью веял прохладный ветерок, и после очень жаркого дня легко дышалось. Разговор то вспыхивал, то угасал, но и молчать приятно. Женя пытался острить, но его никто не поддержал. Настала ночь, когда мы, наконец, поднялись в парк и пошли по домам. Я провожал Люсю. Когда мы вышли на Кабардинскую, от домиков, стоявших вплотную друг к другу, от примыкавших к ним асфальтовых тротуаров, от мостовой, как из печки, пахнуло неостывшим жаром. Люся замедлила шаг.

— Пойдем еще погуляем. Так не хочется спать, — сказала она.

Вернулись в парк.

— Ты видела сено перед Долинским? Мы с Толей однажды днем там поспали. Оно еще не убрано. Можно зарыться в сено и переночевать. Свежий воздух, прохлада, а на зорьке — снежные вершины. Что может быть лучше?

— Сооблазняешь? — спросила она почему-то через два «о».

— Сооблазняю. Если, конечно, не боишься быть скомпрометированной.

— Скомпрометированной? Чем?

— Тем, что я не буду ночевать дома.

— Да сколько раз ты возвращался очень поздно? Если так считать, то я уже давно скомпрометирована.

— Нет, нисколько.

— Ты так уверен?

— Да. Потому что хорошо знаю наших ребят, а они — меня.

— Так почему же теперь я буду скомпрометирована?

— А ты не видишь разницы между поздно вернуться и где-то ночевать?

— А ты еще говорил, что не считаешься с тем, что о тебе думают.

— Речь не обо мне, а о тебе.

— А я тоже не считаюсь с тем, что обо мне подумают. Ну и пусть! Подумаешь! Пошли.

Ближе к Долинскому в траве и в воздухе замелькало множество огоньков. Это, конечно, светлячки. Люся их никогда не видела, а я в детстве их встречал, но одного-двух, а здесь их целый рой. Мы их ловили, вокруг них считанные секунды держался маленький кружочек света, и сразу угасал. Миновали рой огоньков и подходим к сену. Как из-под земли вырос милиционер.

— Здесь находиться нельзя. Уходите!

Ничего не оставалось, как повернуть назад. Мне и досадно, и почему-то стыдно, будто я в чем-то виноват. И Люся другая — снова, как уже бывало, в невидимых колючках. Долго шли молча.

— Молчишь? Ты бы стишки почитал.

— А зачем? Чтобы ты стала меня перевоспитывать?

— Тебя? Перевоспитывать? Много ты захотел. Очень мне это нужно — тебя перевоспитывать. Подумаешь! Знаешь что? Дальше я сама пойду.

Мы, наверное, из разных миров, непонятные, даже чуждые друг другу, и связывать наши судьбы в одну ни к чему — ничего хорошего не получится. Ну, и что из того, что у нас на многое общие взгляды? Это, наверное, не имеет значения, а может быть и имеет, но, как говорят математики, — условие необходимое, но недостаточное. А что имеет значение? Откуда мне знать!.. Ну, а что касается того, чтобы сорвать цветочек, понюхать и бросить на дорогу — кто-нибудь подберет, — это не по мне. Пусть я несовременный, устаревший, старомодный, какой угодно, все равно — не по мне. И дело тут не в убеждениях: буду мучаться. Вот я стал замечать, как быстро почему-то привязываются ко мне люди, вспоминаю прошлое — и раньше привязывались. Тем более...

Люся, как и прежде, постоянно бывает в нашей компании — не порывать же из-за меня со всеми! Удивило другое: как ни в чем не бывало, она держится возле меня, но я ее не провожаю, и вдвоем мы не остаемся. Мои товарищи и вида не подают, что замечают, как изменились наши с Люсей отношения. Ничего не замечает Жора, живущий своей отдельной жизнью.

Кончается практика, все уезжают. Мне хочется тишины и одиночества. Поговорил с прорабом — он разрешил жить на стройке хоть весь август. Когда ехали сюда, опасался — мама станет уговаривать жить у них — и не предложила. Теперь, когда я остаюсь один, только спросила, где я буду жить. Обошлось.

— Петя, ты меня избегаешь? — спрашивает Люся. Ну, что ей ответить?

— Как видишь — не прячусь.

— Ты уезжаешь?

— Нет, еще поживу здесь.

— И я хочу остаться. Знаешь что? Ведь мы можем быть друзьями, просто друзьями.

Правда?

Когда-то где-то прочел или услышал: если женщина предлагает дружбу, значит — отказывает в любви. А я и не набиваюсь. Вот и прекрасно.