Павел Огурцов - Конспект

— У вас такая штука случается не первый раз. Как только окрепнете, приходите в поликлинику — мы вас обследуем.

— Доктор, я увяз в дипломном проекте и до его защиты прийти не смогу. Прошел еще один день или два, и Марийка сказала:

— Тебе кто-то звонил по телефону. Не знаешь кто?

— Понятия не имею.

— Может, приехала Вера Кунцевич, — сказала Галя, — и хочет тебя видеть.

— Она никогда мне не звонила, да и номера телефона не знает. Между прочим, и я не знаю.

— Но ведь есть же справочное бюро.

— А кто приходил звать к телефону? — спросил я Марийку.

— Анечка. Она не зашла, а только просунула голову в дверь — ее же похищали... Я подумала — может быть что важное и пошла вслед за ней, но опоздала: Анечка уже возвращалась, а Григорий Иванович повесил трубку.

Вот и хорошо, что опоздала. Теперь пойду в институт. Хватит отсиживаться. Заинтересовались — как это Анечку похищали, — она у нас бывала, и ее хорошо знали, — и пошел разговор о студенческой жизни, нашей и прошлой.

Придя в институт, стал по своему ночному рисунку заканчивать главный фасад кинотеатра.

— Получилось, — сказал Солодкий, рассматривая мой эскиз. — Лучше прежних вариантов. Долго работали?

— Нет, неожиданно само получилось.

Кто-то из коридора открыл дверь и, разговаривая, придерживал ее. У нас открыта форточка, и со столов полетели бумаги. С криком «Закройте дверь!» бросились их подбирать. Кинулся и я за своим эскизом, но его поймал на лету и рассматривал Чепуренко.

— Ваш?

— Спасибо. Мой. Я взялся за листок, но Чепуренко его придержал.

— Лихо сделано: ни одной лишней линии, и все ясно. Дома работали?

Дома. Сделано было так, как я когда-то умел, но признаться себе в этом чтобы не сглазить, не решался.

Над проектами работают по-разному. Одни в эскизах прорабатывают все, вплоть до мелочей, и, вычерчивая, уже ничего или почти ничего не меняют, отсюда и выражение — гнать начисто. У других и у меня на такую проработку, особенно если проект большой, не хватает терпения, и мы, найдя принципиальное решение, приступаем к вычерчиванию, попутно решая детали проекта и иногда кое-что переделывая. Продолжив вычерчивание генерального плана Крюкова, я вскоре вынужден был эту работу оставить, потому что не мог на ней сосредоточиться — нарастало напряжение в ожидании вызова к телефону. Тогда я стал строить перспективу кинотеатра: вначале эта работа — механическая. За ней и застал меня вызов. Телефон настенный, сразу за углом от стола Григория Ивановича.

— Горелов?

— Горелов.

— Не повторяйте то, что я вам буду говорить. Слышно хорошо.

— Не повторять? Чего не повторять? Пауза.

— Вы что, нарочно?

— Плохо слышно, плохо слышно!

— Повесьте трубку и не отходите от телефона, я сейчас еще раз позвоню. Вы поняли, что я сказал?

— Понял.

— Повторите, Так ведь нельзя!

— Это можно. И не кричите.

— Не отходить от телефона, вы еще раз позвоните. Вешаю трубку. Жду. Звонок. Поднимаю трубку.

— Я слушаю.

— Горелов?

— Горелов.

— Как слышно?

— Хорошо.

— Когда плохо слышно, нужно сразу об этом сказать.

— А я и сказал сразу.

— Не сразу! Ну, ладно. Не повторяйте того, что я вам сейчас скажу. Завтра к двум часам дня придете в гостиницу «Интернационал». — Он назвал этаж и номер. — Повторите мысленно про себя. — Пауза. — Повторили? Запомнили?

— Запомнил.

— Ах, да отвечайте «да», а не повторяйте мои слова. В гостинице ни у кого ничего не спрашивайте. Поднимитесь лифтом и найдете номер. — Он повторил этаж и номер. — Мы вас будем ждать. Ничего не записывайте. Запомнили?

— Да.

— Не опаздывайте. До завтра.

Короткие гудки.

Дрессировка! Возвращаюсь к себе, встретил Бугровского. — Горелов, зайди в бухгалтерию — тебя давно ждут деньги на поездку в Крюков.

Первый порыв: раз решил не ехать — от денег отказаться. Стоп!.. Пока отказываться нельзя — неизвестно как повернется дело. Марийке сказал: звонили второй раз, предлагают халтуру, но сейчас на нее нет времени. Опять ложь. Сколько можно?

Пусто и тихо в коридоре гостиницы. Постучал в дверь, подождал. Постучал сильнее, подождал. Стал дубасить кулаком. Открылась дверь соседнего номера, и пожилой мужчина, стоя на пороге, сказал:

— Чего вы ломитесь? Раз не открывают, значит никого нет.

Он продолжал стоять, держась за ручку двери. Я направился к лифту. Он вошел в номер, закрыв за собой дверь. Я остановился. Ждать в коридоре? Прийти позже? Уйти? Вспомнилось: «Мы вас будем ждать»… «Не опаздывайте». У, гады!.. Постучу-ка еще. Подходя к двери, увидел звонок. Он был меньше обычного, утоплен в выступающую дверную раму и того же светло-коричневого цвета, включая кнопку. Его не сразу заметишь. Подошел к соседним дверям справа и слева — никаких звонков, протянул руку к звонку, но опустил: я не обязан замечать такие звонки. Стал грохать кулаком и ногой. Сейчас опять выйдет сосед. Открылась дверь, в которую я ломился, на ее пороге стоял один из тех... Тот, который направил свет мне в глаза.

— Вы что, звонка не видели?

— А где звонок? Он посмотрел по сторонам, потом пальцем показал на звонок и сказал :

Надо быть внимательным. Проходите. Тамбур, вторая дверь. Он шел за мной и запирал двери — одну и другую. За тамбуром почти пустая комната, всего лишь несколько стульев и вешалка, — и дверь налево. Он предложил мне раздеться. Во второй комнате у окна — письменный стол с телефоном, и за столом спиной к окну сидит тот, который в Гипрограде вел со мной разговор, а вчера мне звонил. Раз он сидит во главе стола, значит он здесь главный. Другой сел в торце стола.

— Садитесь.

Предназначенный мне стул стоит у края длинной стороны стола, боком к нему, и я сижу боком к главному и лицом к другому. Вот теперь я их хорошо рассмотрел. Одинаково одеты: синие с фиолетовым оттенком шевиотовые, — или габардиновые? — костюмы. Вместо гороховых пальто? Сидящий напротив отставил ногу в коричневом ботинке. Опускаю глаза: такие же ботинки торчат из-под стола. Через много лет в кинокомедии «Римские каникулы» увижу, как по трапу самолета спускается вереница одинаково одетых детективов и вспоминаю эту пару. Только галстуки у этой пары разные. Тоже интеллигенты! Тщательно причесаны. У сидящего в торце стола вьющиеся волосы. Да нет, это же завивка! Невольно посмотрел на губы: нет, не накрашены. Сидящему во главе стола лет тридцать пять — сорок, лицо его в каких-то мелких бугорках. Другому — меньше тридцати, может быть и мой ровесник. Лицо чистое, с легким румянцем, парень рослый, крепкий и, наверное, очень сильный. Удивили их глаза: без всякого выражения, какие-то мертвые глаза. Говорят ровно, однотонно, не повышая и не понижая голоса, похоже на то, как теперь по радио имитируют голос робота. Какая-то новая порода... людей? Не, гадов: ничего человеческого в них не видно. Говорил со мной, как и прошлый раз, старший, младший, показывая красивые зубы, открывал рот раза два-три, не больше. Он, по-видимому, помощник, и очень возможно, основное его назначение — физические методы воздействия.