Павел Огурцов - Конспект

— А я не считаю это таким уж рискованным, хотя, конечно, сердце немножко сжимается, когда откалываешь какой-нибудь такой номер. А делать это нужно, чтобы они махнули на тебя рукой: ну что с такого толку? И не пытались бы привлечь меня еще к какому-нибудь своему делу. А то понравлюсь им — и снова будут пытаться привлечь. Это, Толя, — профилактика.

— Да-а, тебе не позавидуешь. Хорошо, что меня ввел в курс дела, надеюсь — не застанут врасплох.

— Зато заранее напереживаешься.

— А что делать?

Во втором вагоне трамвая, — прицепе, — стоял на задней площадке и смотрел как убегают вечерние улицы. Толю учил, а сам? Растерялся, струсил и подписал эту гнусную бумагу, о которой даже вспомнить страшно. Вот теперь и выкручивайся. И выкручусь! Рассказывая Толе, я и себе лучше уяснил как это сделать. Ну, гады, посмотрим кто кого! — повторил я эту, уже не раз сказанную самому себе, фразу. Не хватит ли сидеть в обороне?

Теперь-то я понимаю, что не бодрое настроение это было, а агрессивное состояние, как у загнанного зверя, защищающего свою жизнь. Такое состояние сменялось волнением без видимого повода, а на смену ему опять приходила агрессивность еще более злобного характера, и порой меня охватывало, как возле Госпрома, сильное желание как-то расправиться с этими мерзавцами, и дело с концом!.. Трудно в таком состоянии работать. Понимал — недолго и диплом завалить, но до диплома ли, когда речь идет о жизни? Ну, завалю, ну и что? Велика ли беда? Огромное большинство живет без дипломов. А выживу — что помешает защитить через год? Но и томиться без дела невмоготу, и понемногу, понемногу я втянулся в работу, прорабатывая детали и постепенно вычерчивая начисто генеральный план этого окаянного Крюкова.

Марийка, как и другие, с утра до вечера работала над проектами, а когда усталость требовала хоть немного от них отвлечься, — проводила время с подругами. Она открыла мне их секрет: они называют свою компанию ТОВВ, что означает: тайное общество взаимного восхищения. И Марийка, и я считали: любишь — значит веришь. Мы не сомневались друг в друге и не докучали друг другу вопросами — где был, с кем была и тому подобными, и не потому, что считали нужным придерживаться такого взгляда, а потому, что действительно доверяли друг другу. Марийка, естественно, воспринимала мои посещения Мукомолова, — хотя мы и не говорили об этом, — как такую же, как у нее, потребность отвлечься от проектов, но эта моя молчаливая ложь еще больше отравляла мне жизнь.

Китайская тушь имеет то достоинство, что если чертеж намочить, она не расплывается, — мы говорим: не плывет, — и можно спокойно красить его акварелью. В продаже она — не всегда, но мы эти черные палочки с выдавленными иероглифами как-то достаем и делимся друг с другом. Говорят, что это не настоящая китайская, но она не плывет, и ладно. Палочку трут в воде пока вода не потемнеет до нужного уровня. Геодезическую съемку копируем, — или наводим, если она скопирована карандашом, — серыми линиями, а поверх черными линиями наносим генеральный план. Ватман, а чаще полуватман, наклеиваем на доску мучным клеем, нанося его на края листа, а остальную его плоскость смачиваем. Высыхая, лист хорошо, — без морщин, — натягивается, но бывает, — правда, редко, — когда, высыхая, он лопается, поэтому копию съемки наклеиваем очень осторожно, и у нас не было случая, чтобы такой лист лопнул. Рассказ об этих маленьких премудростях потребовался, чтобы лучше понять дальнейшие события.

Эрик Чхеидзе вычерчивал начисто генеральный план Крюкова, и вдруг давно наклеенный лист лопнул. Такого случая не знали ни мы, ни наши преподаватели, но Эрику от этого не легче, и он громко сокрушается:

— Ай-ай-ай! Это же надо опять копировать съемку! А она бледная, на светопульте ничего не увидишь. Надо наводить съемку черной тушью. Ай-ай-ай, сколько лишней работы!

— Не надо наводить съемку, — сказал Турусов. — Можно взять ее в Гипрограде.

— Правда? Это хорошо. Бугровский, ты знаешь как ее взять?

— Поговори с деканом. Да покажи ему лопнувший лист.

Чхеидзе взял доску с лопнувшим чертежом и пошел к декану. Вернувшись, сказал:

— Очень удивлялся почему так поздно лопнул, спрашивал — не держал ли доску возле батареи. — Эрик посмотрел кругом. — Батареи близко нету, так я ему и сказал. Съемку принесут завтра или послезавтра, раньше не получится — письмо писать надо, специально человека посылать надо, мне съемку не дадут. Вам спасибо, Сергей Николаевич, за хороший совет — немножко меньше работы будет.

Завтра — послезавтра прояснится моя судьба. Принесут съемку или нет и если нет — как объяснят отказ? Несколько минут я старался что-то чертить, почувствовал — работать не смогу, и вышел покурить. Среди куривших стоял Мукомолов. Я разминал папиросу. Толя поднес спичку.

— Есть новости?

— Будут завтра — послезавтра. Это точно.

— Ну, пойдем. Уединились, и я рассказал о случившемся.

— Это ж дожить надо. Пойдем, напьемся.

— Думаю, меня сейчас ничто не проймет.

— Понимаю. Работать не можешь?

— Не могу…

— Что же ты будешь делать? Это ж как-то дожить надо. Хочешь, — пойдем ко мне, я тебе дам снотворного, у нас есть.

— Не надо. Пойду бродить. При таких обстоятельствах лучшее средство, для меня, во всяком случае.

— Завтра придешь?

— Наверное, не с утра.

Утром по просьбе Лизы, — плохо выгляжу, — принял кальцекс. Вышел в институт, оказался на Журавлевке, — не был почти двенадцать лет, и ничего не изменилось. Оттуда на дачу Рашке — никогда не бывал. Вернулся на Журавлевку и по Белгородскому спуску, — когда-то здесь весной писали этюды, — поднялся к нашему институту. Потом казалось: прохожу мимо бывшего технологического института и сразу вхожу в нашу мастерскую, не было между ними никакого отрезка ни времени, ни пространства, — и вижу Чхеидзе, согнувшегося над светопультом. Подхожу, склоняюсь рядом — под полуватманом хорошо видна геодезическая съемка Крюкова.

— Съемку принесли, — говорит Эрик. — Начинаю с самого начала. И это называется — все в порядке.

Стало жарко, кружится голова, звон в ушах. Сажусь на первый попавшийся стул. Подходит Солодкий.

— У вас что-то неблагополучно со здоровьем, — говорит он тихонько. — Вы бы обратились к врачу.

— Пройденный этап. У меня врожденный порок сердца, и я плохо переношу всякие перегрузки.

Солодкий переводит взгляд на мой генплан, подходит к нему и проводит рукой по краю доски, на которую он наклеен.

— Время есть, еще успеете. Отдохните, — наверное, так будет лучше. Марийка обеспокоена моим состоянием.

— Пойду, отосплюсь, — говорю ей. — Ты придешь? Она качает головой.

Много работы. Оставляю Марийке завтрак — ее любимую шарлотку. Заглянул к Мукомолову. Он вышел со мной в коридор: