Павел Огурцов - Конспект

Ночевать пускали, кормили, и, глядя на внучку, часто давали продукты. Дожди, холод, первые морозы, холодный ветер со снегом. Оставляли переждать непогоду. В каждой хате свое горе. Случалось, заставали то немцев, то румын. Бывало, что и допрашивали, задерживали, держали под замком. Даже внучку допрашивали.

– Когда я поступала на фабрику, там один дурак сказал, что надо было переходить линию фронта.

– О, господи! С девочкой?

– А может быть, и не дурак, может ему по должности положено так говорить. – Заведующий отделом кадров.

За весь путь Александра Николаевна так не волновалась, как тогда, когда подходила к Матросской слободке. Живы ли? Помнят ли? Да и кому теперь дело до других. У самих трое детей, наверное, и внуки есть.

– А тут еще мы припремся.

Надеялась – хоть комнату помогут найти.

– Внучка что-то спрашивает – не понимаю. Навалилась усталость, подкашиваются ноги, нет никаких сил, нарастает отчаяние. Как дошли – не помню… Узнали… Приютили… Внучку выходили – она страшно бухикала. Одной семьей жили.

Хозяин был в том возрасте, когда в армию уже не брали, но к трудовой повинности еще привлекали. Хозяйка, когда-то на все быстрая, жаловалась на ноги, на поясницу и быстро уставала. С ними жила жена старшего сына с малышом, которому шел четвертый год. Сын, военный моряк, был арестован и своего сына не видел. Второй сын – в армии, его жена с ребенком жила у своих родителей, тут же, в слободке. Дочь жила в Лисках с родителями мужа, он тоже в армии. О судьбе сыновей и зятя ничего не знали.

Александра Николаевна помогала, чем могла: стряпала, убирала, стирала, печи топила, вместе с хозяином, невесткой, а иногда и с дочкой по ночам ходила добывать топливо.

– Откуда и силы взялись. Вот только не могла заставить себя ходить в села менять вещи на продукты – вещи-то не мои.

Непоседливая, не очень послушная внучка теперь была робкой, пугливой, любила возиться и гулять с малышом, но из двора без взрослых не выходила – боялась. Тянулась к невестке.

– Не помню случая, чтобы невестка, приласкав малыша, не приласкала и мою внучку. Сама сирота, росла в детском доме. Захожу в дом и вижу: внучка плачет, а хозяйка ее обнимает и утешает.

– Что случилось?

– Бабушка, я разбила блюдце.

Невольно взглянул на половинку блюдца с кусочком мыла рядом с полуоблупленным тазом.

– Да… Это самое… Ты куришь?

– Курю. Хотите? Только у меня самосад.

– Так ведь другого курева нет. Спасибо. А то у меня кончилось.

Вдруг перед глазами: веранда, папа подвигает к ней коробку папирос, они закуривают, Александра Николаевна курит чуть-чуть и сминает папиросу о пепельницу. Говорю об этом.

– Тогда я не курила, так, баловалась иногда. Закурила после смерти внучки.

Мигает лампочка.

– Сейчас выключат, – говорит Александра Николаевна и зажигает фитиль, плавающий в масле. Мрак окружает нас.

Стояли сильные морозы…. Но ведь подряд две зимы были лютые. Внучка простудилась. По всем признакам – воспаление легких. Хозяйка привела из города старушку-доктора. Она принесла с собой банки. Двухстороннее воспаление легких. Хозяин мотался – достал водку. Ничего не помогло.

Могу утешить плачущего ребенка, отвлечь и развлечь. Но чем утешить взрослого, когда горе огромно и непоправимо? Какими словами? Удивляют те, кто пытается это делать, то ли искренне, то ли считая обязанностью. Хорошо, если слова пройдут мимо, а если они назойливы? Будут раздражать и усилят боль. Такое горе можно лишь разделить. Это просто и естественно между близкими. Мы молчали, молчание угнетало. Посмотрел на ходики.

– Уже поздно. Вам рано вставать.

– Я не засну. Пойду, похожу. Я теперь часто хожу, просто так. На ногах легче. Давай я тебя провожу.

Мы поднялись. Александра Николаевна вернулась к столу, стоя с жадностью выпила чай из банки.

– А ты не хочешь?

– Я бы выпил воды.

– Вода у нас плохая. Лучше выпей чай.

Выпил чай, – и мы вышли.

Тепло и темно. Над морем звезды, их немного.

– Постоим, пока глаза привыкнут, – говорит Александра Николаевна.

– Я вижу.

– Ну, тогда пошли. – Берет меня под руку. Гулко слышатся наши шаги. Почему-то вспоминается сожженный Соцгород и почему-то становится тревожно.

– Александра Николаевна, а как ваше здоровье? – Обыкновенный вопрос, но чувствую – нелеп он сейчас.

– Да вот, торчу еще зачем-то на этом свете. Даже не знаю, где могилы. Ни мужа, ни дочки, ни зятя.

– Он погиб?

– Сообщили – пропал без вести. Значит, погиб: он же еврей.

– А может быть, попал к партизанам.

– Была такая надежда… Вся наша земля уже освобождена, а партизан уже нет… И никаких вестей.

– А может быть, он снова в армии?

– Подал бы весточку. Я писала в Харьков, в свою квартиру. Наш дом не из таких, которые стоит разрушать. Разве что бомба попала. Писала так: уважаемые товарищи… Ответ пришел от незнакомых людей: никто не писал и никто не приезжал.

По просьбе Александры Николаевны там побывали Яновичи, обошли весь дом, нашли людей, которые помнят ее семью, в ее квартире оставили свой адрес на случай, если появится зять, чтобы к ним пришел.

– Так хочется, чтобы хоть он уцелел. Он хороший. Когда забрали мужа, добился, чтобы меня, жену репрессированного, прописали у них, в Харькове, не где-нибудь. Он же рисковал… Только, как я ему в глаза посмотрю? Не уберегла ни жену, ни дочку.

– Да чем же вы виноваты?

– Не надо было в Харькове сидеть. Я, конечно, понимала, что несладко нам придется в эвакуации, но все равно ведь бежали. Хоть и слишком поздно. Да как ни тяжело в эвакуации, там есть врачи и лекарства. И нет немцев.

Не всегда помогают врачи и лекарства. И в эвакуации умирали. Но я промолчал.

– А здесь, при немцах? Нужно мне было идти работать? Скажите, какая гордая. Не хотела сидеть на шее. Да кто меня гнал на работу?

– Вы работали?

– В том-то и дело. – Александра Николаевна назвала учреждение, которое именовалось, кажется, городская управа. – Рассыльной. Ради хлеба и продуктов. Понимала, что за сотрудничество с врагами спросят крепко. Но – рассыльная.… Какое же это сотрудничество? Сидела в коридоре и относила бумаги в другие учреждения.

Когда Александра Николаевна поступала на работу, ее спросили об образовании. Ответила, что училась в прогимназии, но не кончила. На самом деле – окончила гимназию. Спросили – умеет ли печатать на машинке. Ответила, что не умеет, хотя несколько лет работала машинисткой.

– Не хотела вместе с ними сидеть, представляла, что они за люди.

Искала работу, а хозяин говорил ей:

– Навiщо це вам? Нiхто з нас у них не працює, i нiчого, якось живемо. Прийдуть нашi – що буде тим, хто з ними працював!.. Подумайте за онуку – крiм вас у неї нiкого нема.

Сказала, что уже поступила, – куда и кем, хозяин снова: