Павел Огурцов - Конспект

— А если бы проверили и узнали, что ты дезертировал?

Если бы!.. Не так это просто. Слава Богу, не узнали. Ты удивляешься? Ты думаешь — приятно слыть дезертиром? Ведь чаще всего дезертируют из трусости... Сколько лет прошло, а все еще нет-нет, да кольнет мысль, что был дезертиром... В Приморско-Ахтарск я ездил, чтобы рассказать семье погибшего товарища о его последних днях — в письме все не напишешь. И отдать кое-какие вещи, которые я сохранил… А старик слово сдержал — крест на могиле поставил... большой дубовый крест.

— Ты и на его могиле был?

— Там бывала его семья. Я еще из-за границы им написал, сообщил адрес старика и приложил схему — как найти могилу.

Говорили о наших делах.

— А в Харькове тебе устроиться на работу совсем безнадежно?

— Может быть и не безнадежно, но мне не хочется оставаться в Харькове.

— Так давай поищем работу здесь.

— Зачем? Ты же уедешь отсюда при первой возможности. Уедешь?

— Если будет такая возможность, — уеду. Но будет ли? А как бы ты хотел устроить свою жизнь, если бы мог?

— Домик с клочком земли на юге, в маленьком городе вроде Мелитополя, да еще хорошая библиотека. И ты бы приезжал с женой и внучатами. Да что об этом толковать!

— Папа, а ты по-прежнему сравниваешь Сталина с Петром I?

— Ишь ты, запомнил! Нет, давно уже нет. И дело не только в том, что Петр I прорубил окно в Европу, а Сталин его наглухо заколачивает. Клава права. Иезуиты считают — цель оправдывает средства. Если цель низкая, корыстная, пусть даже прикрытая красивой фразой, это действительно так — годятся любые средства. Но если цель высокая, благородная, тут уж неразборчивость в средствах может опорочить саму цель и оттолкнуть от нее. Боюсь, что это у нас и происходит.

— Но почему, почему?

— Откуда мне знать? Есть пословица: коготок увяз — птичке пропасть. Раздался стук в окно. Я открыл форточку.

— Григорьич, не спишь? — знакомый голос слесаря. — Выходи.

Около четырех утра. Возле дома — линейка, на ней два слесаря с инструментом и мой аварийный ящик, всегда находившийся на своем месте. В этот же вечер отец уехал, и к ночному разговору мы не вернулись. Я с трудом уговорил его взять у меня деньги, убеждая, что их у меня много, и даже показывая — как много. Вскоре отец поступил бухгалтером на соляные промыслы Крым-Эли-Соль у основания Арабатской стрелки, на берегу Азовского моря... Без клочка земли и без библиотеки. Той же весной (или осенью) меня вызвали в контору завода и сказали — завтра поеду в военкомат на призывную комиссию.

— У меня — освобождение от службы в армии.

— Там его и предъявите. Утром с молодыми рабочими-призывниками долго ехали ни линейке в какой-то поселок.

Снова — медицинская комиссия, и у меня вместо освобождения — военный билет. Раскрыл и прочел: годен к нестроевой службе; запас второй очереди (а может быть и третьей, если такая была). Деньги накапливались, послал Лизе. В ответном письме, в котором она просила больше денег не присылать, сделал приписку и Сережа: денег им хватает, и он советует деньги класть на сберкнижку — в дальнейшем пригодятся, а те, что я прислал, остаются в моем распоряжении. Раз послал маме, а потом относил в сберкассу. С мамой переписывались редко. В одном письме она поблагодарила за деньги, в следующем, после долгого молчания, сообщила новый адрес: они переехали в Нальчик — там жили сестры Аржанкова.

Иногда на выходной ездил в Харьков. Две ночи, — туда и обратно, — в поезде, и чтобы в Харцизске или Ясиноватой обеспечить плацкарту на проходящий поезд, приобретение билета поручал носильщику: еще сохранялся дореволюционный порядок — носильщики брали билеты без очереди. В Харькове сразу на вокзале покупал билет на обратный путь. Возвращался через Ясиноватую, но однажды, в начале мая, нарочно поехал через Харцизск и, выйдя из поезда на рассвете, пешком по степи пришел в Макеевку. Когда я в цеху поздоровался с Каслинским, он, не отпуская моей руки, сказал:

— Вы вроде бы сияете. Приятные новости?

— Новостей нет. Из Харцизска шел пешком, и вы правы: удивительно прекрасна весенняя степь, своеобразно прекрасна! И все время жаворонки...

— Боже мой! Когда же я последний раз был в весенней степи? Даже не припомню. Так и промелькнет жизнь... Боже мой, Боже мой!..

В Харькове день проводил на Сирохинской, не хотелось никуда отлучаться. Приходили Майоровы — по их просьбе я сообщал им по телефону о своем приезде. Нина, смеясь, сказала мне:

— Федя никогда не говорит — пойдем к Юровским или на Сирохинскую, а — пойдем на тот двор.

Почти все поездки в Харьков, — сколько их было сказать не берусь — так похожи друг на друга, что слились в одну. Меня почти никогда не провожали, может быть поэтому настолько отчетливо вижу стоящих на перроне в один ряд Кучерова, Галю, ее подругу Надю, Сережу, Лизу, Клаву, Горика, Михаила Сергеевича, Нину и Федю, что одно время мне казалось, будто была такая фотография, сделанная из тамбура или окна вагона. Другой раз я вышел из дому с Кучеровым, он пошел меня провожать и, когда поезд тронулся, прокричал: «Не вешай носа, Фис-де-Шьен!» Но в его голосе не было ни обычной бодрости, ни былой напускной бравады, прокричал он это с натугой, и грустно было смотреть на его удаляющуюся, уже сутулящуюся, фигуру.

За время моего столь недолгого отсутствия произошли перемены и в городе, и у Гореловых, и у Кропилиных.

В городе заметно уменьшилось строительство и благоустройство улиц. Прекратили строить оперный театр, а на заложенных фундаментах под его бытовые помещения по Чернышевской улице возвели четырехэтажный жилой дом. Ведущих оперных артистов перевели в Киев. Когда был закрыт театр Мейерхольда, а Мейерхольд арестован и погиб, тогда же был арестован и погиб художественный руководитель харьковского театра «Березiль» Лесь Курбас, а этот театр реорганизован в обычный драматический им. Шевченко, существующий и поныне. Ходила шутка:

— Город Харьков? А где он находится?

Да где-то возле Богодухова. Вместе со столицей в Киев перевели ЦСУ, и Галя работает в плановом отделе небольшого завода. Хрисанф вернулся к Клаве и Горику, но на Сирохинской не бывает. Майоровы переехали в отдельную квартиру на первом этаже старого длинного двухэтажного дома, похожего на казарму, в глубине двора по Ярославской улице. Квартира — из двух комнат, кухни, кладовой, с центральным отоплением, водопроводом и канализацией — большая удача. Правда, квартира темноватая, сыроватая, без ванны и газа, но большая из комнат — проходная, и в этом — преимущество квартиры: нельзя уплотнить жильцов.

В начале Сумской, в здании, надстроенном до пяти этажей, в котором раньше находился наркомфин, открылся институт экспериментальной медицины. В нем работает Вера Кунцевич. Вера не бывала в театре «Березiль», но охотно посещает театр им. Шевченко. Она берет ложу для всей семьи, включая домработницу, и еще остается место для кого-либо из знакомых. То ли в дни приездов, то ли уже после моего возвращения в Харьков, я побывал два раза в ее ложе на дневных спектаклях и оба раза — на пьесах модного драматурга Корнейчука: «В степах України» и «Платон Кречет». Обе пьесы сработаны занимательно, смотришь их с интересом, хорошо играют артисты, большой успех у публики и в нашей ложе, кажется — получаешь удовольствие, но после театра появляется раздражение, и начинаешь понимать, что тебя здорово надули: не о том сейчас думают и не то переживают — пьесы фальшивы. Но догадываешься, что, наверное, так сейчас работают все драматурги, кинорежиссеры, писатели, художники — это и есть насаждаемый социалистический реализм. Однако ни на какие пьесы этого плодовитого драматурга я больше не ходил.