Отто фон Бисмарк - Мысли и воспоминания. Том I

В те дни, когда собирался второй Соединенный ландтаг, Георг фон Финке, от имени своих товарищей по партии [95] Следует отметить, что термины «партия», «фракция» Бисмарк употребляет не только в общепринятом значении, но и в смысле придворной и иной группировки. В данном случае партия фон Финке означает группу, близкую к принцессе. и, надо полагать, по поручению лиц более высокопоставленных, старался заручиться моим содействием для осуществления плана, согласно которому предполагалось через ландтаг побудить короля к отречению и, обойдя принца Прусского, но якобы с его согласия, установить регентство принцессы при ее несовершеннолетнем сыне. Я тотчас же отклонил это предложение и заявил, что если будет внесено предложение такого содержания, то я отвечу на него предложением возбудить судебное преследование за государственную измену. Финке защищал свое предложение как политически целесообразное, продуманное и подготовленное мероприятие. Принца ввиду его, к сожалению, незаслуженного прозвища «Картечный принц» [96] Прозвищем «картечный принц» Вильгельм обязан своей позиции в мартовские дни 1848 г., когда он требовал решительного подавления восстания войсками. он считал неподходящим и утверждал, будто письменное согласие принца имеется. При этом он имел в виду заявление рыцарски настроенного принца о готовности отказаться от наследственных прав, если тем самым можно защитить короля от грозящей ему опасности. Я этого заявления никогда не видел, и принц никогда мне об этом не говорил. Под конец господин фон Финке спокойно и легко оставил попытки привлечь меня на поддержку регентства принцессы, заметив, что без содействия крайних правых, представителем которых он меня считал, не удастся побудить короля к отречению. Беседа происходила у меня в «Hotel des Princes», в нижнем этаже направо, и обеими сторонами было сказано больше, чем можно изложить письменно.

Я никогда не говорил императору Вильгельму ни об этом случае, ни о тех высказываниях, которые мне пришлось слышать от его супруги в мартовские дни в Потсдамском дворце, и не знаю, говорили ли ему об этом другие; я молчал об этих фактах даже в такие времена, как четырехлетний конфликт, [97] Четырехлетний конфликт (1862–1866 гг.), обычно называемый «конституционным конфликтом», происходил между прусским правительством и Прусским ландтагом. См. гл. XIV и примечания к ней. война с Австрией [98] Война с Австрией — австро-прусская война 1866 г. См. т. II, гл. XX. и времена «культуркампфа», [99] «Культуркампф» (т.е. «борьба за культуру») — название, укрепившееся за начатой Бисмарком в середине 70-х годов борьбой государства с католической церковью в Германии. В «культуркампфе» дело шло об устранении влияния церкви на политику империи, о борьбе с партикуляризмом католических областей Германии, об устранении опасности сближения на почве католицизма Австрии и Франции. О событиях «культуркампфа» см. т. II, гл. XXIV и примечания к ней. когда в лице королевы Августы я должен был признать противника, подвергшего самому тяжелому за всю мою жизнь испытанию мои нервы и мою способность отстаивать то, что я почитал своим долгом.

Зато принцесса написала, вероятно, своему супругу в Англию, что я пытался проникнуть к нему, чтобы добиться его поддержки для контрреволюционного движения за освобождение короля, ибо, когда принц на обратном пути остановился, 7 июня, на несколько минут на Гентинском вокзале и я отошел подальше, так как не знал, захочет ли он в качестве «депутата от Вирзица» со мною видеться, он меня узнал в самых задних рядах публики, прошел через толпу стоявших передо мною, протянул мне руку и сказал: «Я знаю, что вы действовали в мою пользу, и никогда этого не забуду» .

Первая моя встреча с ним произошла зимой 1834/35 г. на придворном балу. Я стоял рядом с господином фон Шак из Мекленбурга, который был такого же высокого роста, как я, и также носил мундир референдария юстиции, — это дало принцу повод сказать в шутку, что юстиция подбирает себе ныне людей по гвардейской мерке. Затем, обратясь ко мне, он спросил, почему я не стал военным. «У меня было такое желание, — ответил я, — но родители мои были против этого, так как перспективы слишком неблагоприятны» . Принц на это сказал: «Карьера действительно не блестящая, но и служба в юстиции — тоже» . Во время первого Соединенного ландтага, в котором принц участвовал как член курии господ, он неоднократно на соединенных заседаниях беседовал со мной в таком тоне, который свидетельствовал о том, что он одобрял занимаемую мною тогда политическую позицию.

Вскоре после встречи в Гентине он пригласил меня в Бабельсберг. [100] Бабельсберг — замок прусских королей в окрестностях Потсдама. Я рассказал ему подробности мартовских событий — частью то, что я сам пережил, частью то, что слышал от офицеров и что касалось в частности настроения, в каком войска отступили из Берлина; это настроение выразилось в горькой песне, которую они распевали в походе. У меня хватило жестокости прочитать ему это стихотворение, показательное в историческом отношении для настроения войск, отступавших согласно приказу из Берлина. [101] Передаем эти стихи в прозаическом переводе: То были пруссаки, цвета — черный и белый. Вновь взвилось знамя, когда за короля, за своего короля, умирали один за другим его верные подданные. Мы бестрепетно глядели, как уносили прочь павших. Тогда в преданное сердце проник призыв: «Вы не должны быть отныне пруссаками, вы должны быть немцами». Но с любовью приблизились мы к трону, не поколебленные еще в своей вере и полные доверия; тут показал нам король, как награждается верность: нас — его пруссаков — не слушал наш король. Тогда разорвались узы, о, горе моей родине! С тех пор, как оттолкнул король преданных ему, разбилось наше сердце и исчезла его опора. Когда буря бушевала вокруг главы короля, тогда его, проклинаемого, поносимого яростью черни, ликующей ныне на полях наших побед,— тогда его охраняло мужество войск. Без страха они поднялись и отдали кровь и жизнь за их государя, за их короля; их смерть была сладка и честь — не запятнана. А там, где пали они, твои мужественные, верные,—узнай о кощунстве, о, святая родина! — там стоят шеренги грязной черни, рука об руку, вокруг короля. Вновь клянутся они в любви — ха! — и преданности. Их клятва — ложь, и призрак — их свобода; благо нам, они не хотят быть больше пруссаками. Черно-красно-золотое знамя сверкает ныне в солнечных лучах; развенчанный, никнет черный орел. Здесь кончается, Цоллерн, история твоей славы, здесь пал король — но не в битве. Без радости взираем мы на закатившуюся звезду; в том, что ты делаешь сейчас, ты раскаешься: никого нет верней пруссаков!