Отто фон Бисмарк - Мысли и воспоминания. Том I

Он так при этом разрыдался, как это было при мне лишь еще раз, когда я в Никольсбурге оказал ему сопротивление по вопросу о продолжении войны. [102] См. т. II, гл. XX.

Принцесса, его супруга, относилась ко мне до назначения моего во Франкфурт настолько милостиво, что приглашала меня иногда в Бабельсберг, чтобы я выслушивал ее политические взгляды и пожелания, изложение которых она обычно заключала словами: «Я рада, что слышала ваше мнение» , хотя при этом у меня не было возможности его высказать. Будущий император Фридрих, которому было в то время лет 18–19 — но выглядел он моложе, — выражал мне обыкновенно в этих случаях свои политические симпатии тем, что вечером, когда я, уезжая, садился в экипаж, он в потемках дружески приветствовал меня крепким рукопожатием, как если бы открытое изъявление его взглядов при свете дня не было ему дозволено.

В последние два десятилетия царствования Фридриха-Вильгельма III тяга к германскому единству находила свое внешнее выражение лишь в форме студенческих корпоративных стремлений, вызывавших соответствующие репрессии. Немецкое, или, как он писал, «тевтонское» [103] Король употребляет здесь устарелую форму «teutsches», происходящую от названия одного из древнегерманских племен тевтонов (teutones). («teutsches») национальное чувство было у Фридриха-Вильгельма IV сердечнее и живее, чем у его отца, но его проявление тормозилось из-за пристрастия короля к средневековым формам и из-за того, что он не любил принимать ясные и твердые решения в своей практической деятельности. Поэтому он упустил благоприятный момент в марте 1848 г., — и это был не единственный упущенный случай. В промежуток между южно-германскими революциями, в том числе и в Вене, и событиями 18 марта, [104] Революция 1848 г. началась в Германии в южногерманских мелких и средних государствах в конце февраля – начале марта 1848 г. 13 марта произошло революционное восстание в столице Австрии — Вене. когда было очевидно, что из всех германских государств, включая и Австрию, устояла только одна Пруссия, германские князья готовы были явиться в Берлин и искать там защиты на условиях, которые шли в направлении объединения гораздо дальше того, что осуществлено сейчас. Даже баварское самосознание было поколеблено. Если бы дело дошло до конгресса [германских] князей, который на основе декларации прусского и австрийского правительств от 10 марта должен был собраться 20 марта в Дрездене, то, судя по настроению причастных к этому дворов, можно было ожидать такой же готовности к жертвам на алтарь отечества, какая была проявлена французами 4 августа 1789 г. [105] В ночь на 4 августа 1789 г. дворяне, члены Учредительного собрания Франции, в напряженной обстановке, созданной массовыми крестьянскими восстаниями, «добровольно» отказались от следуемых им феодальных крестьянских повинностей. Этот отказ касался лишь части повинностей, притом наименее существенной. Готовность к «жертвам на алтарь отечества», на которую ссылается Бисмарк, была вынужденной. Это мнение соответствовало фактическому положению дел; в военном отношении Пруссия была достаточно сильна, чтобы остановить революционную волну и предоставить остальным немецким государствам такие гарантии порядка и законности на будущее время, которые казались тогда приемлемыми остальным династиям.

События 18 марта послужили доказательством того, как опасно может быть вмешательство грубой силы даже для тех целей, которые должны быть достигнуты с ее помощью. Между тем к утру 19 марта еще ничего не было потеряно. Восстание было подавлено. Его вожаки, в числе их знакомый мне еще по университету асессор Рудольф Шрамм, бежали в Дессау; первое известие об отступлении войск они приняли за полицейскую уловку и вернулись в Берлин лишь после того, как получили газеты. Я думаю, что если бы эта победа — единственная в то время победа, одержанная европейским правительством над мятежниками, — была использована умно и с твердостью, достигнутое в таком случае германское единство было бы более полным, чем это в конце концов произошло тогда, когда я участвовал в правительстве. Что было бы лучше и прочнее, — этот вопрос я оставляю открытым.

Если бы король окончательно подавил в марте [берлинское] восстание и не допустил его возобновления, то после крушения Австрии император Николай не препятствовал бы нам при создании новой устойчивой организации Германии. [106] Намек на ольмюцские события. См. следующую главу. Его симпатии сначала склонялись скорее к Берлину, чем к Вене, хотя Фридрих-Вильгельм IV лично не пользовался — да при различии характеров и не мог пользоваться — этими симпатиями.

Когда король проезжал 21 марта по улицам Берлина под знаменами студенческих корпораций, [107] Через 3 дня после начала мартовского восстания 1848 г. в Берлине король предпринял театрализованный выезд, чтобы продемонстрировать «единение с народом». Король провозгласил перед ратушей и университетом, что он желает спасти немецкое единство и свободу, что он хочет стать во главе конституционной Германии и т.п. это меньше всего могло содействовать восстановлению того, что было утрачено с точки зрения и внутренних и внешних отношений. Дело обернулось таким образом, что король оказался уже во главе не своих войск, а во главе баррикадных борцов, тех непокорных масс, перед угрозами которых [германские] князья несколько дней назад искали у него защиты. После столь недостойного шествия пришлось отказаться представить дело, как будто перенесение намеченного съезда князей из Дрездена в Потсдам является единственным последствием мартовских событий.

Мягкость, с которой Фридрих-Вильгельм IV под давлением непрошеных, а быть может, и предательских советчиков, уступая женским слезам, хотел завершить победу, одержанную в кровопролитном столкновении в Берлине, приказав своим войскам отказаться от победы, принесла вред дальнейшему развитию нашей политики прежде всего в том отношении, что была упущена благоприятная возможность. Другой вопрос — долго ли оставался бы успех на стороне короля, если бы он удержал и использовал победу своих войск. Во всяком случае король не был бы тогда в таком угнетенном настроении, в каком я застал его во время второго Соединенного ландтага, наоборот: под влиянием победы у него наблюдался бы усиленный подъем красноречия, как это было, например, в 1840 г., когда принималась присяга на верность, в Кельне в 1842 г. ив других случаях. [108] В упоминаемых Бисмарком речах 10 сентября 1840 г. и 4 сентября 1842 г. прусский король Фридрих-Вильгельм IV изложил свою политическую программу. В речи, произнесенной в 1840 г., он сказал: «Я помню, что получил свою корону от всевышнего господа, и перед ним я ответственен за каждый день и каждый час своего правления. Кто требует от меня гарантий на будущее время, тому я адресую эти слова. Лучшей гарантии ни я, ни какой-либо другой человек дать не может. Эта гарантия прочнее, чем все присяги, чем все обещания, закрепленные на пергаменте, ибо она вытекает из самой жизни и коренится в ней… Кто хочет довольствоваться простым, отеческим древнегерманским и христианским правлением, тот пусть с доверием взирает на меня» . Я не берусь судить, какое влияние на поведение короля, [на] романтику средневековых имперских воспоминаний об Австрии и князьях и [на] столь сильное до и после этого самосознание князей внутри страны оказало бы сознание [короля], что он окончательно расправился с мятежом, [не] победившим лишь его одного на всей нерусской части континента. То, что было бы завоевано в уличных боях, было бы достижением иного рода и меньшей значимости, чем то, что было завоевано позднее на полях сражений. Может быть, для нашего будущего было и лучше, что нам пришлось блуждать в пустыне внутренней борьбы с 1848 по 1866 г., [109] С 1848 по 1866 г., т. е. от «уличных боев», как называет революционные бои 1848 г. Бисмарк, до «полей сражений» в австро-прусской войне 1866 г. подобно евреям, прежде чем они достигли страны обетованной. Вряд ли удалось бы нам избежать войн 1866 и 1870 гг., [110] Австро-прусская война 1866 г. и франко-прусская война 1870–1871 гг. после того как наши соседи, силы которых в 1848 г. были подорваны, с помощью Парижа, Вены и еще кого-нибудь снова воспряли и окрепли бы. Представляется сомнительным, чтобы при развитии по более короткому и быстрому пути мартовской победы 1848 г. влияние исторических событий на немцев было бы таким же, как сейчас; когда создается впечатление, что династии — и как раз те, которые в прошлом были настроены особенно партикуляристски, — относятся к империи более дружелюбно, чем фракции и партии.