Джон Херси - Возлюбивший войну

Мои часы показывали шесть, и я отправился в солдатский клуб Красного Креста, где нашел Малыша Сейлина - пьяного и пытающегося протрезвиться за игрой в пинг-понг в обществе худого капрала футов шести с половиной ростом; Малыш напоминал бурундука, швыряющего желудями в афганскую гончую. Он тут же подбежал ко мне и, сгорая от нетерпения, спросил, не соглашусь ли я пойти куда-нибудь выпить.

Мы отправились в таверну под названием "Индийское море", где Малыш расплакался и стал рассказывать о своей жене. Как получилось, что мы почти изо дня в день вместе рисковали жизнью, а я даже не знал, что Малыш Сейлин женат? Выяснилось, что жена Малыша, как и следовало ожидать, была не чуть не выше его, хотя, по его словам, не по росту сильной.

- Я хочу вырваться отсюда! - говорил он, продолжая плакать. - Выпустите меня из этой мышеловки! Я хочу вернуться туда, где люди не отказываются разговаривать с тобой. Я хочу к матери и брату. Они относятся ко мне по-человечески - не то что офицеры. Я в большом долгу перед ними, люблю их и чувствую, что и они вроде бы люябт меня, и почему я не могу быть с женой? Я не нужен тут, вдали от дома; дома жена мне всегда подсказывает, что правильно, а что неправильно, как надо, а как не надо поступать. Я хочу иметь семерых детей, а у меня нет ни одного. Я старею на военной службе. Я не убийца, а мне приходится убивать, и это тяготит меня день и ночь. Что мне до того, что накапливается жалованье? Ей же не купить детей за деньги, правда? Все здесь ублюдки, за исключением майора Мерроу; вот он хороший человек, похож на моего брата, но мне нужна жена. Только вспомню о ней, и сразу станет легче, когда эти ублюдки из ВВС грубо со мной обходятся. Почему я не могу быть с ней? Она нужна мне, когда вы, ребята, плохо ко мне относитесь...

Жалобы Малыша лишь усилили смятение, которое не покидало меня с той минуты, как я решил заключить сепаратный мир, и в разгар игры в стрелки я незаметно ушел.

Я опять бродил по темным улицам и размышлял; мои мучения объясняются тем, что ненависть ко всему безобразному, к боли, к тому, что причиняет боль, находится у меня в прямом противоречии с чрезмерной гордостью, чувством долга и ответственности, постоянным желанием сделать все, на что способен, усердием и стремлением заслужить похвалу. Дэфни разбудила все мои лучшие чувства и умерила мой воинственный пыл. Я хотел поговорить с ней. Где она? Где она? Не оттолкнул ли я ее от себя? Сколько бы я ни метался по городу, она не появится передо мной.

Поздно вечером, придя в солдатский клуб, я узнал, что транспортер должен отправиться в Пайк-Райлинг в два утра; я уговорил шофера прихватить меня и целых два часа, всю дорогу до нашей базы, просидел вместе с другими неудачниками на жесткой скамье этой нескладной машины.

На следующий день я встал поздно. По пути в столовую я зашел на почту авиабазы, и здесь мне вручили коротенькую записку; Дэфни сообщала только, что, если я не возражаю, она приедеть пожить в нашей комнате в Бертлеке в среду четвертого августа, часов в семь вечера. Судя по почтовому штемпелю, письмо было отправлено первого августа, но в нем ни словом не упоминалось ни о нашем телефонном разговоре, ни о том, как она собиралась провести праздник.

После ленча я возвратился в свою комнату, лег на спину на кровать и уставился в потолок.

Моя идея сепаратного мира, подумал я, в какой-то мере явилась, очевидно, результатом переутомления. Не то чтобы я пытался отказаться от нее... Мне хотелось как следует поразмыслить... конечно, самоотверженная любовь вещь прекрасная, но когда ни минуты не можешь не думать о Дэфни... Дэфни, Дэфни...

Я проспал до ужина.

Выдался один из самых ясных и приятных вечеров за весь год, и после ужина все высыпали на улицу - поиграть в бейсбол, побросать подковы или просто поболтать и полежать. Мерроу оказался, наверно, самым горластым игроком в мяч во всей округе. Сквозь общий смех прорывались его громкие замечания в адрес рефери, слышались обрывки разговоров, топот ног и протесты испуганных воробьев.

Во вторник Салли разбудил нас для вылета в поздний рейд, а в девять часов Мэрике провел инструктаж о налете на аэродром Виллакубле, но погода испортилась, и "представление" отменили. В полдень разразилась сильная гроза; я сидел у себя в комнате, наблюдал, как рушатся небеса, и размышлял, почему сегодня утром, несмотря на возвышенные мысли о велениях совести, я готовился к вылету с обычным рвением. Мне казалось, что у меня не осталось собственной воли.

Утром в среду состоялся инструктаж о групповом тренировочном полете, но в последнюю минуту его отменили. Ожидая приказа о вылете, я слышал, как Хендаун рассказывал Мерроу о Прайене. Оказывается, Прайена с некоторых пор, особенно по утрам после еды, а иногда и в другое время дня, мучила рвота. В перерывах между приемами пищи его терзал волчий голод, но как только он садился за стол и начинал есть, ему казалось, что он сыт по горло. Иногда его изводила сильнейшая икота. В свободное время он целыми днями валялся на койке. По словам Хендауна, Прайен считал наш экипаж лучшим во всех ВВС. Ему страшно хочется закончить свою смену с нами.

- Хотеть-то хочется, - заметил Мерроу, - да только так, чтобы его не посылали в рейды.

Хендаун сказал, что Прайен хороший малый, он и сам был бы рад избавиться от своей немочи.

- Слюнтяй, вот кто он! - вспыхнул Мерроу. - И подведет всех нас, если не смотреть за ним в оба.

"Всем нам это осточертело! - подумал я. - А Прайен делает то, о чем мы только говорим".

День тянулся бесконечно, но вечер все же наступил. Я тщательно оделся и отправился в нашу комнату, где ждала Дэфни, и мне внезапно показалось, что ничего не изменилось и никакого кошмара в праздники я не пережил. Она, по-видимому, оставалась верна мне, и с неизменным сочувствием, как всегда, готова была выслушать подробности последнего этапа "блица". На мой вопрос, что случилось в воскресенье, она ответила так, будто мы никогда и не договаривались по телефону, - у нее произошло досадное недоразумение с прежним начальником: за неделю до этого она обещала ему выполнить кое-какую работу, но перепутала сроки. И вот ей пришлось все праздники торчать в Кембридже, чтобы сдержать обещание и вовремя все сделать.

Ни о Девоншире, ни о девушке-приятельнице Джудит она даже не обмолвилась. С милой откровенностью Дэфни напомнила, что я часто упоминал о ее даре интуиции, и она соглашалась, что в высшей степени наделена ею и все же иногда допускала серьезные ошибки в оценке поступков и поведения людей, хотя, совершив ошибку, всегда потом обнаруживала, что предугадывала ее, хотя всякий раз что-то мешало ей поступить иначе. Короче говоря, теперь она поняла, что ее бывший шеф влюблен в нее. Вероятно, ее уход со службы был ошибкой. Она говорила, повторяю, с такой обескураживающей откровенностью, что я не задумался над ее словами - в то время. Я ничего не сказал и о своем сепаратном мире - нам было не до того.