Джон Херси - Возлюбивший войну

Перед концом леди М. встала на стул и сладким мелодичным голосом спросила:

- Я обнаружила, что у нас еще остался пряничек. Что мне делать? Кто из вас, милых офицериков, подскажет, что я должна сделать с этим последним пряничком?

Мерроу, изумительно похоже копируя старину Уэлена, суровым тоном произнес:

- Первый, кто подскажет леди, что она должна делать с пряником, получит тридцать суток гауптвахты.

На следующий день Мерроу уехал на склады. Нам объявили о предстоящем рейде в Бремен на судоверфи; Салли поднял нас в два тридцать утра, мы прошли все обычные процедуры, а потом вылет отменили, что, конечно, разозлило нас, как кошек, попавших под дождь, и мы снова пошли спать. Во второй половине дня все экипажи собрали перед зданием штаба прослушать лекцию старика Уэлена (на этот раз мне показалось, что Мерроу прав, утверждая, будто наш полковник сходит с ума) о сохранении военной тайны, недопустимости болтовни, особенно в пьяном виде, и всяких разговоров с дамами легкого поведения с Пиккадилли; единственное, что я запомнил в тот день, так это каверзную проделку Линча с экипажем, который он сформировал для Шторми Питерса.

В последнюю минуту перед перекличкой из здания выскочили основательно подвыпившие Шторми Питерс, док Ренделл и несколько парней из разведывательного отделения штаба и подстроились к нам в качестве отдельного экипажа; незадолго до этого их мифический самолет окрестили "Синезадым бабуином", а Линч заставил Чарлза Чена нарисовать некое чудище - полусамолет, полуобезьяну, сделал с рисунка фотографии размером в почтовую открытку и вывесил среди опознавательных силуэтов и рисунков машин в различных канцеляриях базы. Вокруг "Бабуина" уже складывался непристойный фольклор, причем все мы знали, что его главным вдохновителем являлся Линч. После того как нас распустили, я попробовал было заговорить об "этом типе Линче", но Мерроу сердито меня оборвал.

Я приехал на велосипеде в Мотфорд-сейдж и снял комнату. Это оказалось нетрудным. Я попросил у бармена в "Голубом якоре" адреса меблированных комнат, бармен, в свою очередь, опросил нескольких горожан, сидевших за кружкой пива, и они порекомендовали мне некую миссис Порлок со Стенли-крессент, кривой улочки на окраине города, застроенной оштукатуренными домами за оштукатуренными заборами, - жалкая пародия на столичную респектабельность. Миссис П. оказалась толстой, много пережившей женщиной; после утраты мужа и четырех сыновей (двое ее мужчин утонули с "Рипалсом", один погиб в пустыне, одного убили в Нарвике, и один пропал без вести в Дюнкерке) у нее не осталось ничего, кроме комнат и воспоминаний, и за недельную плату, ниже стоимости бифштекса с гарниром в Донкентауне, она сдала мне на верхнем этаже уединенную комнату; в ней когда-то жили двое ее мальчиков, рабочих подростков, и здесь еще сохранились их вещи: спецодежда, футбольные башмаки, коробка гаечных ключей, коробка с детскими игральными шариками, дешевые свинцовые солдатики, медный волчок, деревянная линейка - миссис Порлок специально для меня вынимала одно за другим все эти сокровища своего сердца. Женщина прекрасно все поняла и спросила: "А она будет жить постоянно или время от времени?"

Вернувшись на базу уже после наступления темноты, я застал Мерроу пьяным и мрачным; как только объявили боевую готовность, он сказал мне:

- Боумен, пойдем со мной, прогуляемся. Мне надо протрезвиться.

По дороге, залитой светом узенького полумесяца, мы направились вокруг аэродрома, и Мерроу с отвращением произнес:

- Я хочу взглянуть на участок, где они пытаются выращивать кукурузу, будь он проклят!

Мы пошли на так называемые сельскохозяйственные угодья базы и обнаружили, что из-за вечно моросящего английского дождя и сырости недавно посаженные десять тысяч семян кукурузы взошли очень плохо, хилые стебельки едва достигали лодыжек, и это зрелище привело Мерроу, выросшего на кукурузе Небраски, в дикую ярость.

- Безголовые ублюдки! - заорал он и, прежде чем я успел его остановить, начал носиться по полю, пинать и вытаптывать крохотные стебельки. Он успел затоптать по меньшей мере ряда три всходов, пока я не поймал его и не швырнул на землю. - А все этот дурак Уэллен! - вопил Мерроу. - Псих!

Некоторое время он лежал на земле и, кажется, хныкал. Один раз он пробормотал: "Надо было сообразить, что здесь мало солнца", а потом: "И почему они думают, что только Бинз умеет управлять самолетом?" Бедняга. Он был пьян в стельку. Мне стало его жаль.

Двадцать девятого мая, отправляясь в транспортере к самолету, мы захватили с собой новый экипаж для одной из "крепостей" - он вполне мог сойти за университетскую футбольную команду перед первым в сезоне матчем. Ребята болтали, были преисполнены рвения, но опасались, что запомнили далеко не все из того, чему их учили.

"Какие же они еще птенцы!" - думал я.

Это был мой девятый рейд.

Экипажи на этот раз остались, в общем, довольны, так как инструктаж начался лишь в восемь тридцать, а вылет предполагался днем, без пяти два. В ожидании вылета у нас в экипаже "Тела" с озабоченностью говорили о зенитном огне противника, причем поводом послужило только что полученное известие об одном новшестве: впервые в тот день к нашим боевым порядкам должна была присоединиться в полете группа "летающих крепостей", переделанных из бомбардировщиков в сверхистребители путем установки пяти дополнительных пулеметов и брони вокруг двигателей. Предполагалось, что эти мощные истребители, окаймляя боевой порядок, обеспечат нам надежную защиту. Беда, однако, заключалась в том, что утяжеление веса отрицательно повлияло на скорость самолетов, поэтому, чтобы не уйти от них, мы могли лететь с приборной скоростью не свыше ста пятидесяти, а это, как заметил наш башковитый старина Хеверстроу, упрощало задачу операторов радиолокационных установок немецких зенитных батарей. Больше того, Сен-Назер был известен как "Огненный город", немцы сконцентрировали здесь более ста своих знаменитых универсальных орудий 88-миллиметрового калибра, разместив их кольцом вокруг верфей и баз подводных лодок, причем обслуживали эти орудия, несомненно, превосходные артиллеристы.

В довершение всего перед самым заходом на боевой курс мы увидели, что для кооректировки зенитного огня над Сен-Назером фрицы подняли в воздух "юнкерс-88". Когда наш самолет лег на боевой курс, по-моему, каждый из нас (за исключением Макса - он с довольным видом хлопотал в своем отсеке, готовясь "оправиться", как называл он процесс бомбометания) словно пристыл к своему месту в ожидании того, что сулили нам ближайшие минуты. Истребители пока не появлялись.